Белый конь - [147]

Сердце у меня оборвалось, я побежал к калитке и заглянул во двор, где в огромную кучу были свалены книги. Они валялись прямо на земле, и люди без разбору хватали их, пихая в ведра, мешки, наволочки. Эти книги выносили не из галереи калбатони Мариам, а почему-то из комнаты соседей. Я мигом оказался возле этой комнаты и закричал: «Что вы делаете!» Но никому до меня дела не было, все — от мала до велика — сновали взад-вперед и без конца выносили книги.

Я вошел в комнату, где в проломанной наскоро стене виднелась библиотека калбатони Мариам: полки сорваны, пол завален книгами, по которым безжалостно ступают чужие ноги. Я прошел в библиотеку — маляр уже снял дверь, ведущую в комнату калбатони Мариам, заложил ее кирпичами и штукатурил. На меня обратили внимание, только когда я во второй раз крикнул: «Что вы делаете! Это преступление». «Мы тебе покажем преступление», — трое усатых верзил вытолкали меня из комнаты и за шиворот выставили сначала со двора, а потом и с улицы.

— Объясни, что происходит?! — спросил ошеломленный Лука, который стал свидетелем моего позорного изгнания.

Я объяснил ему, что, насколько я успел разобраться, происходит. Калбатони Мариам вчера сбил фаэтон (не машина, не трамвай, не троллейбус, а именно фаэтон), и она умерла. Как только об этом узнали соседи, жившие рядом с библиотекой, они сломали стену и туда, в библиотеку, вошли. А дверь, что вела из библиотеки в комнату калбатони Мариам, заделали кирпичом. Книги? Книги им мешали, и они от книг отделались. Семья у них была из девяти человек, среди них двое стариков и пятеро детей. Им главное было войти в освободившуюся комнату, а теперь их оттуда ничем не выставишь, пятерых детей на улицу не прогонят…

Книги…

Не смогла калбатони Мариам расстаться с книгами, которые олицетворяли ее прошлое. Это была ее жизнь. Что касается меня, то свое обязательство я выполнил, дело до конца довел. Ей оставалось сделать лишь один шаг, формальный шаг… Может, она боялась, что, если оформить передачу книг, то соседи освободившуюся комнату займут! А что бы ей самой сломать стену, открыть дверь детям? Но… Это «но» — огромная высокая стена, в которой пробить дверь почти невозможно.

Передача книг университету не состоялась.

Книги…

— Озо, куда они уносят книги?

— Наверное — домой… Думаешь, они не знают цену книге? Если даже не знают, то все равно, что даром досталось, то они и тащат. Кто их теперь остановит?..

— Может, хоть часть спасем?

— Зачем? Для чего?

— Может, мы тоже что-нибудь выберем…

— Нет, Лука, я больше к этим книгам не притронусь.

— Воля твоя.

— Бог с ними! Пусть уносят. Тазами, ведрами, мешками, чем хотят, — пусть уносят. Уносят! Уносят!

Книги…

Я уже не помню, как я снова оказался во дворе. Наверное, обезумел на миг, потерял рассудок. Я удерживал людей, вырывал у них книги из рук, кричал, надрывался: «Куда уносите? По какому праву? Что вы делаете, варвары? Ведь это сокровище!» Теперь все набросились на меня, окружили плотным кольцом, стали выкручивать руки, бить… В этой кутерьме я мельком увидел Луку (он сбегал по лестнице), но потом все опять смешалось, я вырвался и пытался бежать. Меня снова схватили, избили и выбросили со двора прочь. И на улице продолжали угощать пинками. Когда я пришел в себя, мы с Лукой, взмокшие и запыленные, переводили дух на углу, где улица Платона выходит на площадь. Лука смотрел на меня с жалкой улыбкой. Ему тоже досталось как следует, а уж со мной они расправились на славу — вся рубашка была изорвана и свисала клочьями. Хотелось плакать, но плакать я не мог. Укрывшись за углом, я все смотрел в сторону крутой улицы, где сновали люди, без конца вынося и вынося книги… Я был не только свидетелем, но и посрамленной жертвой этого безумия. Порой в глазах у меня мутилось и я ничего перед собою не видел — потом все прояснилось… Голова кружилась, и каждый мускул дрожал.

— Пошли, — сказал Лука.

— Сейчас, подожди немного.

— Ничего у нас не вышло, — виновато улыбнулся Лука.

Сейчас Лука раздражал меня. Почему в эту жарищу и духоту он стоит так близко, зачем прилип ко мне — и так дышать нечем! Я совсем забыл, что рубашка моя совершенно порвана, а он, оказывается, прикрывал меня. Мы поспешили уйти, но напоследок я взглянул на улицу еще раз — среду книг, в беспорядке разбросанных на мостовой, стоял высокий худой старик, держа в руках раскрытый том и вперясь в него.

Мы бегом миновали несколько улочек и, свернув направо, спустились к Куре, решив дойти до дому берегом реки. Сняв одежду, мы вошли в реку — вода успокаивает растрепанную душу.

Мы смыли с себя пыль и пот, а я выбросил свою рваную рубашку подальше в реку.

И правда, Кура как будто успокоила нас, но мы с Лукой все еще смотреть друг другу в глаза от неловкости не могли. Стоя в воде, мы упорно рассматривали противоположный берег, бетонную стену набережной.

— А старик был похож на Дон Кихота, — сказал Лука.

— На кого?

— Не помнишь, как Дон Кихот стоит и читает книгу?

Невольно взгляд мой убежал вправо, туда, где из окна кирпичного дома, стоящего близ моста прямо на берегу реки, посыпались в воду книги, бумага, сор, пыль… Я понял, что это окно, откуда почти полтора года я смотрел на склоны Мтацминды, на Куру, на Мухранский мост. Теперь окно было открыто, и в Куру летели остатки растерзанных книг, отдельные и никому уже не нужные листы. Листы книг вместе с пылью и сором разлетались в воздухе, опускались, кружась, вниз и потихоньку ложились на поверхность реки. Мы стояли по колено в воде и смотрели, как гладкая речная поверхность почти вся покрылась мокрыми листами. Прямо перед нами начиналась стремнина, и, достигнув нас, плавающие сверху листы в этой стремнине исчезали. Я не выдержал и заплакал.