Белый карандаш - [4]

На столе не было ничего - ни бумаг, ни письменных принадлежностей. Мужчина был одет в чистую белую рубашку; из-под вишнёвой фески с кисточкой выбивались пряди волос цвета воронова крыла. Молодые ребята, стоявшие сзади, были опрятны и подтянуты - правда, не по-военному, а по врождённой, скорее, склонности. Тоже в белых рубашках, но без фесок.

- Что происходит? - спросил я, приблизившись.

Сидевший усмехнулся. Ноздри его раздулись, извлекая из ветра запахи асфальта и реки.

- Что-то случилось? - продолжил я дрогнувшим голосом. - Ответьте же, я имею право знать.

Мужчина снял феску и, держа её в ладонях, полуобернулся к одному из стоявших.

- Как бы я хотел снять с себя эту штуку! Поменяться бы с кем! - сказал он с неприкрытой печалью. Но печаль никого не ввела в заблуждение: голос был полон металла. Мужчина снова развернулся лицом ко мне.

- Может быть, вы хотите? - спросил он иронично. - Берите, примерьте на себя! Не хотите?

- Не хочу, - помотал я головой.

- Тогда помалкивайте, - сказал мужчина с высокомерной назидательностью в голосе.

- Почему никого нет? - я видел, что он ничего не скажет - в лучшем случае, но по-прежнему лез на рожон.

- Так, ладно, - он взглянул на часы и поднялся. - Знаешь, - мужчина, понизив голос, обратился к тому из парней, что возвышался слева, - я всегда печёнкой чуял, что всё это - черновик. Лучшие фрагменты - набело, остальное - скомкать и выбросить. Иди... - Я не расслышал, куда он его направил. Парень серьёзно кивнул и быстро пошёл куда-то за дома, во дворы. Всё, - махнул мне рукой вожак. - Ступайте с миром, вам тут нечего делать.

- Но я хочу знать...

- Здесь вам нечего делать! - он повысил голос.

Я беспомощно посмотрел на выгорающее небо, далёкие здания, трепещущие от жары, первые этажи домов, заполненные притихшими зрителями. Нет, не всё вокруг оставалось неподвижным. Двигался мой собеседник, двигались его подчинённые. Урчал каток, разгуливали голуби, да и человеческая масса за стеклом, если присмотреться, не стояла по стойке "смирно" - кто-то чесал нос, кто-то прикрывал, зевая, рот ладонью, а некоторые, отвлекаясь от вида безлюдной улицы, рылись в карманах и сумочках. И жили они странной, непонятной жизнью под неслышный аккомпанемент нарастающей угрозы. Лишённое привычных черт, ею полнилось всё - от чердачных окон до мусорных урн. Я пошёл, затем перешёл на бег, меня провожали тысячи глаз. Сам того поначалу не заметив, я очутился на набережной и остановился, как только боль в боку сделалась нестерпимой. Тяжело дыша, я смотрел на реку, которая ни в чём не отличалась от той, что я видел каждый день до сегодняшнего - разве что из-за угрозы, которая не обошла и воды реки, она казалась отравленной новым, недавно созданным ядом.

"Куда подевался транспорт?" - лишь теперь я осознал, что машин нет вообще - мне, честное слово, было бы легче, если бы машины и трамваи стояли, брошенные. Но их не было совсем, я никак не мог взять в толк, кому могло понадобиться и, главное, успеть провернуть очистку города от машин, причём потратить на это час без малого, что я провёл под землёй.

Я много читал о брошенных городах. Я... но нет, я вспомнил, что город не бросили, здесь что-то другое. Мне было ясно, что близится какое-то наваждение, оно обволакивало меня, оставаясь нераспознанным и неуязвимым.

Я даже не задавался трудом выстроить увиденное в одну логическую цепочку и сделать вывод.

Первым делом - спрятаться, защититься. Почему меня выделили? Это не оставляет надежд остаться незамеченным, отсидеться в подвале, в канаве, за дверью собственного дома. Впрочем, возможно и обратное. Может статься, обо мне забыли - кто, опять же? Если люди, то только что я напомнил им о себе, и продолжаю напоминать ежесекундно, но они не стали чинить мне препятствий и вообще, похоже, сочли неважным, непричастным к этому делу. А если не люди, то да, тогда понятно, потому что неизвестно кто способен планировать и воплощать в реальность неизвестно что, но мне от этого не легче. Я снова посмотрел на воду, и по каким-то неуловимым признакам уверился, что с нею что-то неладно. Тут мой ужас перешагнул границу возможного для человека, и я пустился бежать, не разбирая дороги. Палило солнце, ветер сошёл на нет полностью, сверкали окна домов - я вспомнил о золотых Валентайновых зубах и на бегу представил его бесчисленные разинутые рты на каждом этаже, обращённом к свету.

А вокруг по-прежнему ничего не происходило. Будучи прескверным бегуном, я вынужден был делать частые остановки, и всякий раз, когда я прятался в тень отдышаться, видел, казалось, один и тот же пейзаж. Опять не так, опять забыл - а в нём-то, в редком, одиноком движении было больше всего ужасного. Во время второй остановки мне попались на глаза двое дорожных рабочих, которые волокли в подвал длинную стальную оглоблю. Волокли молча, сосредоточенно, не глядя по сторонам. Потом в одном из переулков мне встретился человек в мешковатом сером костюме. Человек шагал по проезжей части и смотрел прямо перед собой немигающими глазами. Не заметить меня было невозможно, но он прошёл мимо. Я поостерёгся заводить с ним разговор, в нём присутствовало нечто особенное, чего я до сих пор ни разу не чувствовал в людях. Когда он скрылся за углом, я услышал, как в подворотне с гулким стуком упал какой-то тяжёлый предмет, но разбираться, в чём там было дело, не стал. Я уже успел отдохнуть и побежал дальше.