Белый камень - [46]

Послушник не успел даже подумать над ответом, как раздался стук в дверь.

Если бы страх мог умножать у почтенной монашеской братии чувство юмора, брат Бенжамен мог бы ответить:

— Вот он!

К несчастью, дело обстояло иначе.

33

Бенжамен в ужасе подпрыгнул.

Брат Бенедикт, испугать которого было не так-то легко, побледнел как полотно. В его голове, должно быть, пролетел миллион мыслей, но решения не нашлось. В келье негде было спрятаться, и если тот, кто постучал в дверь, имеет право входить без приглашения и переступит сейчас порог, то они пропали. Несмотря на то что устав, составленный еще аббатом Петром, сильно смягчился за прошедшие столетия, ночные встречи братии были запрещены — категорически. Если их застанут за таким серьезным нарушением, да еще со всеми находками на столе, они рисковали быть наказанными. Очень сурово.

Затягивать с ответом было нельзя. Единственное, что можно было сделать, — задержать непрошеного гостя в коридоре. Оттуда не разглядеть ни стола, ни того, кого за ним не должно было бы быть.

В дверь снова постучали, и раздался тихий голос:

— Брат Бенжамен, вы у себя?

Слабая надежда на то, что тревога могла оказаться ложной, испарилась. Надо было действовать быстро. Дверь не была заперта, и настойчивый посетитель мог в любую минуту отворить ее, чтобы посмотреть, почему ему никто не отвечает. Не думая ни о чем плохом, кстати сказать, а просто потому, что заметил под дверью полоску света.

Брат Бенедикт бесшумно встал и прижался к стене, пытаясь знаками показать Бенжамену, чтобы тот открыл дверь. Молодой монах, несмотря на охватившую его панику, понял, что от него требуется.

— Да? Кто там? — спросил он нетвердым голосом, направляясь к двери.

— Это отец Антоний, сын мой.

Новый удар оказался гораздо сильнее первого. Молодой человек буквально окаменел, замер на месте, зажмурившись и сжав кулаки. Вдавившись в стену, большой монах пытался подбодрить его и гримасничал — хорошо, что послушник его не видел. Медленно, очень медленно, словно актер, желающий выиграть несколько спокойных минут перед выходом на сцену, тот протянул руку к дверной ручке. Но знал ли он свою роль? Бенжамен открыл дверь наполовину и замер, загородив настоятелю вход в келью.

В слабом свете коридора отец Антоний увидел бледное помятое лицо послушника.

— Простите, что тревожу вас, сын мой, — вежливо начал аббат, — но не видели ли вы случайно брата Бенедикта? Я не могу его найти.

Такой вопрос вполне способен был добить молодого человека, он мог дрогнуть и сломаться. Но нет. Некоторые эмоции парализуют, другие — придают энергии. Бенжамен почувствовал, как по позвоночнику поднимается горячая волна и мощный прилив крови орошает мозг.

— Нет, отец мой, — произнес он удивленно и тщательно продуманным движением почесал в затылке, изображая растерянность внезапно вырванного из объятий Морфея человека.

— Я задремал… И никого не видел, — добавил он, весьма достоверно зевнув.

Отец Антоний выглядел озабоченным — не потому, что ему показалось, что его водят за нос, а потому, что действительно был встревожен.

— Ну что ж! — просто ответил он. — Простите меня еще раз за то, что разбудил. У вас горел свет, и я подумал, что вы не спите. Спокойной ночи, мальчик мой.

Бенжамен расслабился и рискнул спросить, зная заранее, что предложение не будет принято:

— Хотите, я пойду с вами?

— Нет, брат мой, это очень любезно с вашей стороны, но я справлюсь сам. Он должен быть где-то здесь. Пойду посмотрю в маленькой капелле. Я знаю, он любит это место, часто там молится. Отдыхайте, спасибо вам.

Бенжамен начал закрывать дверь, глядя в спину уходящему настоятелю, но тот внезапно обернулся:

— Подождите, брат Бенжамен!

Предстояло испить чашу до дна. Чего еще ему надо? Бенжамен осторожно приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы можно было просунуть голову, и ждал, когда настоятель подойдет к нему.

— Раз уж я здесь, — произнес тот, приблизившись, — воспользуюсь случаем, чтобы попросить вас прийти пораньше завтра утром. У меня к вам есть разговор. Ну, скажем, часов в семь, после завтрака. Вам не трудно?

— Буду в назначенное время, отец мой, — ответил Бенжамен, плохо представляя, как монаху может быть «трудно» явиться по вызову настоятеля. — Спокойной вам ночи, отец мой.

Сообщники выждали несколько секунд, прижавшись ухом к двери, и только тогда брат Бенедикт решился прервать молчание.

— Мне надо немедленно уходить, пока наш добрый аббат не начал волноваться по-настоящему. Я даже знаю, где он меня отыщет! И все благодаря вам, брат мой. Какой талант! Вам следовало поступить в театральное училище, а не в монастырь. Продолжим наш разговор завтра, — сказал он, открывая дверь и выходя в пустой тихий коридор. — Здесь, у вас, в то же время… Вы расскажете мне, чего он от вас хотел.

И удалился — бесшумно и торопливо, как вор, которому нужно заполучить алиби.

Прислонившись к двери, Бенжамен сделал глубокий вдох. Неужели в этом святом месте возможно переживать столь сильные чувства? Он вспомнил себя мальчиком, каким был, когда пришел сюда, и едва не рассмеялся. С того момента прошел год, и какой год! Где теперь тот застенчивый, замкнутый, неуверенный в себе послушник? Какой путь надо было пройти, чтобы стать таким самонадеянным?