Белый город - [33]

И подруга, тоскливо наблюдая проезжающий мимо поезд, сказала: «Хочу, чтобы за мной закрылись двери, и голос объявил бы: „Следующая остановка – Крым“. Там мой дом. Там море шумит, и даже сейчас, зимой, деревья зеленые. Вечное лето».

– А чего уехала? – спросила Полина.

– Как и все… Хочется добиться ВСЕГО в жизни, невозможно же все время смотреть на море и ждать чего-то. Вот я и приехала в Москву. Первый год было тяжело, но и цель тоже была: доказать всем, что выдержишь и останешься. Потом появились друзья, работа. Затянуло. А лет через пять приезжаешь домой и понимаешь, что тебя там уже не ждут, просто вычеркнули и все. Твое место теперь здесь, на этой вечной платформе, где все куда-то бегут, а возвращаться просто некуда.

Да, некуда. Они вывели новую породу людей, живущих в коробке. Их глаза не выносят солнечного света, потому что коробка – без окон. Ей хочется сбежать в Сокольники, стать прогульщицей, как в детстве. Шагать по шуршащему листвой парку, ловить солнечное дыхание золотой осени. Ведь это так быстро закончится! Несколько дней и все, мир рухнет в промозглую зиму. Жизнь вообще – Римские каникулы. Почему тогда им не встретиться? Если ей ничего не принадлежит в этом мире и абсолютно все можно потерять безвозвратно?

«Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет того, что не может произойти»,[21] – звучит в наушниках после моря.

Все скоро изменится, ее мир летит в какую-то пропасть, а Полина даже не может дать ей имя, понять кто она, эта пропасть. И не знает, что выбрать. Хотя и выбирать не из чего. Еще один день, приближающий ее к смерти. Интересно, чем он закончится, этот осенний день? Ведь он-то еще есть у нее, он пока не прожит…

…Только уже не осень и даже не зима, а ее предпоследний день. За окнами, наверно, идет снег. Или уже светит солнце? Какая разница, если окон нет. Понедельник в коробке. Еще одни унылые, зря потраченные выходные позади. Устроить бы погребальный костер по всем дням, проведенным впустую на даче, у телевизора, в офисе… У человека порой нет выбора: он зависит от желаний своих близких. И жертвует, жертвует, жертвует ради них до бесконечности. А что, если не можешь больше быть жертвой и хочется купить билет на ближайший поезд и раствориться навсегда?

«Да, ты прав. Поехали работать смотрителями маяка! Только сейчас. Шагнем за дверь – в пустоту. Ведь это легко! Почему все боятся?» – скажет ему Полина.

«Я– не боюсь», – ответит он.

А за окнами уже будет шуметь море.

И пляж…

* * *

– Когда-то давно мне было грустно и одиноко, и я придумала этот пляж и тебя.

– Нет, это я тосковал по тебе и это я тебя придумал. Хотя какая разница, если нас нет, и весь мир – чья-то галлюцинация?

– Ты тоже пишешь книги?

– Я? Нет. Мое предназначение в том, чтобы делиться эмоциональным опытом. В моем мире никто не читает книг и не пишет, на это не хватает времени. Мысли, чувства, эмоции передаются от человека к человеку гораздо быстрее. На каждой новой ступени развития человечество что-то теряет, сбрасывает вниз, слишком тяжело все тащить с собой вверх по лестнице. Мощь приобретенная – всегда приговор романтике прошлого. Точно так же, как фотография в вашем мире стала приговором реализму в живописи, а джазовая музыка – классической. Но я все же написал настоящий старинный роман, чтобы увидеть тебя здесь, в Белом городе.

– То есть мы пришли сюда из-за книг? Истории со счастливым концом?

– Да, из-за книг, но «финал их всегда открыт. Вряд ли кто-то сможет повлиять на решение автора. Только ты сама сможешь написать его вчистую».[22]

– И напишу! Мне туман мешает сосредоточиться. А какое сейчас время года?

– Не сезон, а, впрочем, любое, какое захочешь. Часы, что я купил на местном рынке, всегда показывают одно и то же: три часа после полудня. И, прожив здесь достаточно долго, я склонен им верить. Время действительно стоит на месте или его уже не существует.

– Тогда пусть будет зима. А Белый город – всего лишь плод нашего воображения? Мы сами создаем окружающую нас реальность?

– Каждый из нас – Творец в своем придуманном мире. А Белый город – место, где наши фантазии пересекаются. Творчество, как любовь, – физическая потребность организма. И это тоже была ваша идея: Интернет – сеть, соединившая виртуальные мысли всех и каждого. Это вы решили, что творить может любой, кто пожелает, и отобрали у избранных их искусство, поделив между всеми. А мы лишь технологически усовершенствовали вашу идею. Это у вас уже отняли радость делать что-то своими руками, предоставив тяжкий физический труд машинам, и от скуки вы копили красоту и интеллект, от скуки вы созидали. Когда человек может сам построить дом, сам убить зверя и вырастить пшеницу, ему в голову не придет сочинять романы. Это у вас уже не было ни войн, ни революций, и вам больше не о чем стало поведать друг другу, вы утратили способность рассказывать истории и начали писать потоком сознания, выворачивая душу на бумагу. Мы усовершенствовали и эту идею. Мы называем ее «эмоциональный калейдоскоп» – идеальное хранилище и ретранслятор всех видов искусства: музыки, литературы, живописи, фотографии, кино… и даже науки, философии, истории… – всех накопленных знаний человечества. Кино, кстати, было самым прогрессивным видом искусства, ему недоставало лишь запаха и тактильных ощущений. Ни музыка, ни литература, ни театр, ни любое другое искусство, требующее от человека эмоциональных затрат на создание мечты, не пережило двадцать первого века. Читая роман, вы снимали СВОЙ фильм в голове. Смотря на экран телевизора или киноэкран, вы лишь считывали готовую, упакованную и расшифрованную реальность, даже не задумываясь о том, как вас обманывали. Уставший от информации мозг не был способен ни на что иное. Рано или поздно человеческая культура приходит к нулевому километру, ибо невозможно становится поглотить все, что создано предками. На рубеже веков мы ее обнулили, и все великие имена канули в Лету. Теперь создавать реальность позволено всем. Ведь каждый из нас хоть раз в жизни, но заглядывал за облака, испытывал трепет влюбленности или страх падения. А у страха, как и у влюбленности, – миллиарды оттенков (хватит на всех), беда лишь в том, что человеческий глаз способен воспринять лишь сто пятьдесят тысяч. Каждому из нас есть, что сказать миру.