Белый флаг над Кефаллинией - [73]

Но он продолжал сидеть, закинув руки на спинку скамьи, глядя то на белый флаг, то на колонны итальянских пленных. Пешком или на грузовиках этих пленных отправляли на набережную, в приморские казармы. У них был испуганный вид людей, которые никак не разберутся в новой обстановке, пришибленный вид побежденных. Черноволосые головы то и дело высовывались через борт автомашин или из рядов колонны; их взгляды блуждали по развалинам площади, по отдыхающим немецким солдатам, по нему, обер-лейтенанту победоносной армии. Казалось, они смотрели на него, чтобы завоевать его сочувствие, прощение; словно хотели внушить, что они-то ни в чем не виноваты.

Это были все те же глаза, казалось ему, которые смотрели на него со вчерашней зари; глаза человека униженного, стыдящегося и в то же время принужденного, стоя у стены, смотреть в глаза собственной смерти. Человека, который хочет внушить тебе что-то лишь своим взглядом раненого животного, так как у него отняты все иные средства общения. Взгляд пленных, захваченных и расстрелянных на Дафни, в Фарса и дальше, в Прокопате и еще дальше, по дороге к Аргостолиону — по дороге к этой площади Валианос, к этому белому флагу.

Скольких же все-таки он расстрелял — вот с таким же взглядом, полным изумления, внезапного осознания смерти и тут же угасшего ужаса? Чтобы защититься от автоматной очереди, у них были только голые руки, гимнастерка, расстегнутая на плече, рубашка, распахнутая на груди; и они падали, поднося к глазам эти голые руки, словно для того, чтобы заслониться от лица смерти.

А они, немцы, несли смерть у себя на плечах, подумал Карл Риттер; несли у себя на плечах вместе с победой. Может быть, поэтому они и ощущали усталость.

Он встал на ноги; все-таки надо поискать майора фон Хиршфельда или кого-нибудь, кто отдал бы ему распоряжения. Или его обязанности закончились вместе с окончанием военных действий? Он сделал несколько шагов по площади, которая не шаталась, как это ему показалось в первый момент, а незыблемо лежала под ногами. Поднялись и его солдаты; с сухим бряцаньем железа они подтянулись к нему, машинально подравнялись, готовые вновь пуститься в путь, безразличные и отрешенные, хоть и усталые. Он посмотрел на своих бравых солдат; их глаза, покрасневшие от бессонницы, оставались спокойными; голубизна этих глаз была сильнее красноты. Они разрушали, жгли, убивали; они прошли через битву — и вот, после привала, они снова готовы отправиться дальше.

Им достаточно было съесть сухарь, пожевать шоколада, чтобы вновь обрести утраченную энергию. А ведь за спиной у них остались сотни мертвецов.

Сколько же в точности?

Он отвел взгляд от их лиц, почерневших на солнце, на полях сражений, и увидел на дороге на Керамиеое, вьющейся по холму на уровне сорванных крыш домов, небольшую колонну машин, быстро спускавшуюся к городу. Она приблизилась, увеличивалась; теперь во главе автоколонны можно было различить офицеров из батальона горных стрелков, а сзади, на другой машине — генерала, командующего итальянской дивизией. Затем в облаке пыли ехало еще несколько машин с пленными итальянскими офицерами. Замыкал колонну грузовик автоматчиков.

Колонна, замедлив ход, остановилась на площади; за нею вкатилось облако пыли, которое проследовало дальше, окутав всю эвкалиптовую аллею. Немецкие офицеры вышли из машин; тяжело выпрыгнули и горные стрелки и построились перед входом в штаб командования, расставив ноги, с нацеленными автоматами. Вышел и итальянский генерал со своими офицерами; они как будто были немного растеряны, оказавшись в своем же штабе в качестве пленных. Генерал направился к входу в здание, впереди и сзади шли немецкие офицеры. Он пошел в свой штаб подписывать капитуляцию, подумал Карл Риттер. Безоговорочную капитуляцию.

Итальянские офицеры остались на площади, прислонившись к автомобилям; жалкая горсточка оставшихся в живых офицеров, подумал Карл Риттер; испуганные, неуверенные, осунувшиеся, как и их солдаты.

Он поднял глаза, пристально вгляделся в них, обойдя автоколонну по краю площади. Да, его друг — капитан, тоже был среди уцелевших. Альдо Пульизи избежал смерти и стоял здесь, опершись плечом о дверцу машины, без поясного и нагрудного ремня, в кителе без знаков отличия, и рассеянно смотрел на мостовую себе под ноги, на эвкалиптовую аллею, где облако пыли уже рассеялось… Казалось, он ждал, терпеливо ждал кого-то, кто мог прийти из аллеи, но ждал без большой уверенности и охоты.

По эвкалиптовой аллее шли городские жители, беженцы, укрывавшиеся в горах и теперь возвращавшиеся небольшими группами. Они шли нерешительно, не зная, действительно ли война между немцами и итальянцами окончилась; они смотрели на небо, опасаясь самолетов, глядели на развалины своего города; но не говорили ни слова, словно заранее были подготовлены к ожидавшему их зрелищу. В молчании наблюдали они своих друзей — пленных итальянцев — и немецких солдат. Они получили по заслугам, подумал Карл Риттер, за то, что якшались с итальянцами.

Неожиданно Альдо Пульизи повернул голову и посмотрел на него — на Карла Риттера, словно почувствовал на себе его взгляд. Он смотрел, оставаясь спокойным, по-прежнему опершись плечом на машину, с ничего не выражающим лицом. На этом лице не отразилось ни возмущения, ни ненависти, ни даже желания вымолить себе прощение. Нет. Капитан смотрел — Карл Риттер ясно понял это — так, словно не видел его; взгляд прошел мимо, через него, направляясь на что-то более отдаленное. И этот взгляд был лишен света, холодный и далекий, словно взгляд мертвеца.