Белый флаг над Кефаллинией - [72]

Я посмотрел на часы; было уже поздно, нам не поймать ни автобуса, ни машины Сандрино. Паскуале Лачерба, по-видимому, угадал мою мысль.

— Процессия сейчас уже кончилась, — сказал он. — Но сегодня вечером на площади Валианос будет конкурс двух оркестров.

— Каких двух оркестров? — спросил я, сделав вид, что заинтересовался.

Паскуале Лачерба усмехнулся.

— Самые хорошенькие девушки из Аргостолиона и Ликсури, — ответил он. И стал ждать моего отклика — удивления, возбуждения.

— Вот как, — сказал я.

— Вы пойдете посмотреть? — спросил он, полный надежды.

С плохо скрытым беспокойством он ждал моего ответа.

— А разве мы не пойдем вместе с вами? — сказал я. Паскуале Лачерба даже вскрикнул от удовольствия.

— Ну вот и хорошо. Не надо думать все время о прошлом, о смерти. Прошлое есть прошлое, — сказал он. — А мертвым лучше, чем живым.

2

Но мысль о смерти недопустима, неприемлема, когда она грозит нам самим, даже в тот момент, когда смерть тут, перед нами, в дулах нацеленных немецких автоматов.

В 11 часов 22 сентября, после того как три колонны горных стрелков майора фон Хиршфельда и отряд обер-лейтенанта Карла Риттера выполнили свою задачу, окружив и подавив последние узлы сопротивления противника; после того, как «юнкерсы» и «мессершмитты» уничтожили батареи зенитной, полевой и морской артиллерии; после того как два итальянских военных корабля, появившихся, как говорили, вблизи острова, были немедленно отогнаны немецкой авиацией, в 11 часов 22 сентября на башенке здания штаба итальянского командования в Аргостолионе подняли белый флаг.

Белый флаг развевался над городом в блеклой лазури неба, очистившегося от самолетов, бомб и снарядов, среди слитного шума голосов мужчин и женщин, расставшихся со своими убежищами и со своим страхом, вышедших из сосновых и оливковых рощ, чтобы увидеть чудо солнечного света, улицы и дороги, увидеть печальные колонны пленных с усталыми лицами, которые под командованием победителей тащились к окраинам деревень, к оврагам или казармам Аргостолиона в облаке пыли, поднимаемом встречными мотоциклистами и грузовиками.

Белый флаг капитуляции.

Карл Риттер сел. Ноги его отяжелели от усталости. Всегда после окончания операции им овладевала усталость. Он прошагал много километров по холмам Кефаллинии, по морскому берегу; он был на ногах со вчерашней зари. Он прошел столько, что даже сейчас, когда он сидел на пыльной скамейке на площади Валианос, земля перед его глазами, казалось, продолжала убегать назад в волнообразном движении форсированного марша.

Он закурил последнюю сигарету и бросил пустую пачку на искореженную мостовую площади; но вкуса табака он не почувствовал, во рту у него горело.

Горел рот, горели глаза от ослепительного света дня и мрака ночи, сменявших друг друга на походе. Но больше всего его терзал внутренний жар, сжигавший каждую клеточку тела. Это была долгая, неутолимая жажда битвы, здесь, как и на фронтах во Франции, Югославии, России, в Африке, во всем мире; на фронтах всего мира, который они завоевывали с марша. Жажда, соединенная с усталостью тела, продолжавшаяся и сейчас.

Он взглянул вверх, на белый флаг; посмотрел на площадь Валианос, развороченную бомбежками. Асфальт мостовой был разбит, в круглой воронке обнажилась земля под слоем бетона. Здания, окружающие площадь, рухнули или были повреждены, в том числе и многие кафе. В одном кафе стены, словно кулисы, обрамляли под открытым небом шкафы и стулья, засыпанные обломками. А рядом со скамьей, на двух клумбах, цвели нетронутые кусты нежно-апельсиновых далий; цветы с их хрупкостью, каким-то чудом оставшиеся чистыми среди пыли разрушений. Карл удивленно смотрел на них усталыми глазами; он протянул руку и сорвал цветок. Положив его на ладонь, он долго глядел на тонкие прожилки лепестков, на сломанный стебель.

Скольких он убил?

Он не мог сказать этого. Быть может, сотню. Со вчерашней зари он шел через дымящиеся деревни Кефаллинии. Дафни, Куруклата, Фарса; разбитые артиллерийские батареи, уничтоженные пулеметные гнезда, пехотинцы, застигнутые в крестьянских домиках, за углом церкви, в лесах, в оливковых рощах. Расстрелянные в оврагах.

Скольких он расстрелял?

Карл Риттер отбросил цветок. Теперь он уже достаточно отдохнул, надо было вставать. Отдохнули и его солдаты; они успели поесть и сидели тут же, на земле. Кое-кто курил, разговаривал; но большинство из них молчали, задумчивые, словно погруженные в далекие мысли. В тишине они смотрели прямо перед собой.

Жаль, думал он, что в момент победы тебя одолевает эта смертельная усталость, этот одуряющий утренний свет, жгучая жажда, сонливость. Карл Риттер не припоминал ни одного случая, когда бы ему удавалось полностью насладиться победой, просмаковать ее вкус. Победы приходили всегда неожиданно, когда физической выносливости грозил надрыв и напряжение чувств граничило с бесчувственностью.

Нужно было подняться со скамейки, пойти по развороченной мостовой площади — по этим подмосткам последнего акта представления; собрать своих солдат, которые вот-вот заснут. Нужно найти майора фон Хиршфельда, чтобы узнать точно, каково будет новое задание: куда идти, что делать, скольких еще расстрелять. Узнать от майора фон Хиршфельда, надо ли еще расстреливать и теперь, после того, как те вывесили белый флаг.