Белые зубы - [7]

Арчи покачал головой, улыбнулся и не двинулся с места.

— Э-э… с вами все в порядке? — поинтересовался Мерлин, не отпуская дверную ручку. — Я могу вам чем-нибудь помочь? Вам что-нибудь нужно?

— Я видел объявление, — сказал Арчи.

Мерлин затянулся косяком и, кажется, заинтересовался.

— Вон то объявление?

Он склонил голову и проследил за взглядом Арчи. Из окна верхнего этажа свисала белая простыня. На ней большими радужными буквами было написано: «Добро пожаловать на вечеринку в честь конца света, 1975».

Мерлин пожал плечами.

— Да-а, но ничего не случилось. Сплошное разочарование. Или благословение, — дружелюбно добавил он, — это как посмотреть.

— Благословение, — горячо заверил Арчи. — Сто процентов, bona fide[5] благословение.

— Ну, и вы углядели объявление, так? — спросил Мерлин и отступил в дом — вдруг это какой-нибудь шизик. — Любите такие тусовки? Вообще-то это была просто шутка — и все.

— Оно само бросается в глаза, — пояснил Арчи, все еще улыбаясь как сумасшедший. — Я ехал и выискивал какое-нибудь местечко, где можно выпить, все-таки Новый год… у меня выдалось нелегкое утро… оно просто перевернуло меня. Я подбросил монетку и подумал: почему бы нет?

Мерлин даже растерялся от такого неожиданного поворота.

— Э-э… вечеринка вроде как закончилась. К тому же вы, кажется, слишком взрослый… понимаете, что я хочу сказать… — Тут Мерлин смутился. Несмотря на внешнюю крутизну, в душе он был хорошим мальчиком, которому привили уважение к старшим. — Я хочу сказать, — произнес он после тягостной паузы, — вы, наверно, привыкли общаться с людьми постарше, а у нас молодежь. Тут что-то вроде коммуны.

— But I was so much older then, — с загадочным видом Арчи пропел строчку с пластинки Дилана десятилетней давности, заглядывая за дверь. — I’m younger than that now.[6]

Мерлин вытащил из-за уха сигарету, прикурил и нахмурился.

— Послушайте… Не могу же я впустить в дом первого встречного. А вдруг вы полицейский, или псих, или…

Но у Арчи в лице, большом, невинном, выжидающем, было что-то, напомнившее Тиму о христианском милосердии, о котором каждое воскресенье говорил с кафедры его отец-священник, живший в Снэрбруке.

— Ладно, какого черта… все-таки Новый год. Заходите.

Арчи прошел мимо Мерлина и оказался в длинном коридоре, от которого вправо и влево ответвлялись четыре комнаты с распахнутыми дверями, на второй этаж вела лестница, а в конце коридора был выход в сад. Пол покрывали разнообразные наросты — животного, минерального, растительного происхождения; по всему холлу были разбросаны одеяла и простыни, под ними спали люди — красное море, которое нехотя расступалось перед Арчи. В углах комнат двигались: там целовались, сосали груди, трахались, блевали — словом, делали все то, что, как сообщало Арчи воскресное приложение к газете «Санди таймс», делают в коммунах. Он было подумал, не присоединиться ли к этому бедламу, затеряться среди незнакомых тел (он держит в руках все свое время, огромное количество времени, которое просачивается у него сквозь пальцы), но решил, что лучше глотнуть чего-нибудь крепкого. Он пробрался через холл, оказался на другой стороне дома и вышел в морозный сад. Там потерявшие надежду найти себе место в теплом доме расселись на холодном газоне. Мечтая о виски с тоником, он направился к пластиковому столу, где ему предстало, как мираж в пустыне опорожненных бутылок, нечто похожее по форме и цвету на бутылку виски «Джек Дэниелс».

— Можно?

Два чернокожих парня, молодая китаянка с голой грудью и белая женщина в тоге сидели вокруг стола на деревянных складных стульях и играли в рамми. Когда Арчи потянулся за «Джеком Дэниелсом», белая женщина покачала головой и изобразила, как тушат сигарету.

— Боюсь, что это теперь табачная настойка, дорогой. Какой-то вредоносный тип бросил свой окурок в это вполне приличное виски. Тут есть еще грушевый сидр и другое такое же дерьмо.

Арчи улыбнулся, благодарный ей за то, что предупредила и предложила выпить. Он сел и налил себе большой бокал «Молока любимой женщины».

Много бокалов спустя Арчи уже не мог вспомнить того времени, когда Клайв и Лео, Ван-Ши и Петрония не были его близкими друзьями. Даже отвернувшись, он мог бы нарисовать кусочком угля выпуклые мурашки вокруг сосков Ван-Ши, каждую прядь, падавшую на лицо Петронии, когда она говорила. К одиннадцати утра он нежно любил их, как детей, которыми так и не обзавелся. Они, в свою очередь, заявили, что у Арчи удивительная для его возраста душа. Все решили, будто вокруг Арчи концентрируются потоки мощной положительной энергии, такой сильной, что в решающую минуту смогла заставить мясника опустить окно машины. Оказалось, что Арчи был первым человеком старше сорока, которому предложили вступить в коммуну; оказалось, что уже давно поговаривали о необходимости сексуального партнера постарше для удовлетворения нужд некоторых смелых дам. «Здорово, — сказал Арчи. — Потрясающе. Тогда им буду я». Он так привязался к ним, что очень удивился, когда к полудню отношения вдруг испортились. Вдобавок его настигло похмелье, и он по колено увяз в споре о Второй мировой войне.