Белые тени - [94]

Колков сидел на земле у мусорного ящика.

— К чему вся эта комедия? Кто за тобой гонится? Почему опоздал?

Колков, постанывая, поднялся и опасливо выглянул в переулок. Где-то вдалеке зажегся фонарь. Надвигалась ночь.

— Ох как, проклятые, болят! Здравствуй!

Они пожали друг другу руки. Потом Колков шепотом рассказал историю с разносчиком пива, о своем возвращении в Минск, о том, как прятался на вокзале по уборным, как умолил женщину с ребенком купить ему билет и как в последнюю минуту, уже на ходу, вскочил в поезд.

— Представь себе мой ужас, когда в Гомеле вдруг вижу, выходит из пятого вагона (а я ехал в восьмом) этот самый «продавец», здоровается с каким-то высоким мужчиной в сапогах, по виду гепеушником, перекидывается с ним несколькими словами и возвращается обратно. Видел он меня или нет, не знаю. А теперь говори: правильно ли я поступил? И комедия ли это?

— Как он выглядит?

— Выше среднего роста, плотный, светлый шатен. Чуть выпячивает живот. Глаза большие, серые, проницательные, лоб высокий, чистый, нос вроде бы слегка вздернутый. Когда улыбается, чуть косит влево рот. Ну что еще? Волосы вьются. Голос звонкий, наверно, тенор. В общем, парень хоть куда и по виду решительный. Жаль все-таки, что мы зарыли свои наганы.

— Не жалей, у меня есть маузер 6,35. Не удивляйся и не возмущайся. Ты невыдержанный. Можешь наделать глупостей. Страхи же твои, полагаю, напрасны, сам видишь, за тобой никто не гнался, сомневаюсь и насчет продавца, но береженого бог бережет. О нашем переходе границы властям, пожалуй, известно, и они приняли меры. Но фамилий наших не знают, у них нет наших фотографий.

— А если кто-нибудь из поляков работает на Москву?

— Кто-то, конечно, работает, но не те, с кем мы имеем дело.

— А Зося?

— Все может быть! Она подозрительна, но Незбржицкий уверял, что проверена.

— Какой Незбржицкий? Пан Александр? — воскликнул нервно Колков. «Стоит ли рассказать ему о моей связи с Зосей? Нет, только не сейчас!» — Она-то могла раздобыть и наши фотографии! — выдавил он, словно подумал вслух.

— Нас бы уже взяли. Но на всякий случай, когда осядем, сменим на документах фотографии, отпустим усы и будем брить головы.

— Может, ждут, когда пойдем по явкам?

— Они у тебя есть?

— У меня-то нет, но у тебя уж наверно! Неужто мы и в самом деле идем первыми?

— Дуля у меня есть! — зло отрезал Околов и показал кукиш.

— Ладно, нет так нет! — и сердито подумал: «Как пить дать брешет!»

— А теперь пойдем. Наш поезд отбывает через сорок семь минут. — Он посмотрел на часы. — Я взял два билета до Орла. За десять минут до отправления ты сядешь в вагон, вот тебе билет. Я проскочу пораньше, отнесу на место свои чемодан, выйду из вагона и со стороны буду наблюдать, есть ли хвост.

Неподалеку от вокзала Околов усадил Колкова в скверике на скамейку, а сам пошел в продуктовый магазин, купил колбасы, хлеба и бутылку водки, потом взял в камере хранения вещи.

— Что это у тебя? — спросил Колков.

— Принес тебе лошадку! Отныне ты отец семейства. Надень, кстати, и мою кепку, и мой плащ. Через полчаса, нет, через двадцать пять минут иди не торопясь на поезд. Наш вагой седьмой, но ты дойдешь до девятого и предъявишь билет. Если кондуктор заметит ошибку, возвращайся в седьмой, нет — войди внутрь и, когда тронется поезд, пройди через вагоны. А пока закуси, выпей, чтоб дети дома не журились! — И, кивнув Колкову головой, зашагал с чемоданом к вокзалу.

При посадке и в пути ничего не произошло. В Орел прибыли глубокой ночью. Дул северный ветер и поднимал тучи пыли. После долгих блужданий по городу, уже к утру, отыскали Дом колхозника. Сонный дежурный на их просьбу сердито заявил, что свободных кроватей нет и в ближайшие дни не ожидается.

Они вернулись на вокзал и уже через час спали мертвым сном в мягком вагоне скорого поезда, следовавшего на юг. Так они и ездили, пересаживаясь с поезда на поезд, в течение целой недели, пока от постоянной тряски боли в ногах у Колкова стали невыносимыми и поднялась температура. Случилось это в Астрахани. Тогда они сели на пароход и несколько дней плыли по Волге. Колкову стало лучше. Преодоленные страх, подтачивавший волю и отнимавший силы, возвращался все реже, обретая многоликие формы сомнений, раскаяния и какой-то щемящей тоски.

В Сталинграде людно и шумно. Старый Царицын превращался в могучий индустриальный центр. Какой то старичок им рассказал, что за первую пятилетку (1929-1932) в городе было построено более пятидесяти новых заводов и фабрик, в том числе гигант тракторостроения завод имени Ф. Э. Дзержинского, металлургический завод «Красный Октябрь», судоверфь...

Околов и Колков ходили по улицам, замечая только груды битого кирпича, кучи застывшего цемента, залитые водой котлованы, разбитые дороги, худые кирзовые сапоги и рваные ватники рабочих.

Потом они стали завязывать знакомства, жадно прислушиваясь к разговорам, в кафе вступили в провокационный спор, в ресторане напоили компанию летчиков водкой, старались уловить психику, влезть в их душу, энергично ища среди них единомышленников, но все было тщетно. Летчики, захмелев, хвалили колхозный строй, а один даже рассказывал, как колхоз, из которого он приехал, перевыполняет план по хлебосдаче, а отец летчика подписался на заем и теперь просит у сына денег.