— Что, Костик, приглядываешься? Идет время, идет, — впрочем, не столько с грустью, сколько с весельем сказал Прохоров. — Давно ли ребятишками с пеналами и книжками… давно ли, Костик, а? Ты не обижаешься, что я тебя по-прежнему Костиком называю? Нет? Ну и чудесненько! А то встречаю я как-то Стручкова — помнишь, он на курс старше учился? — ну и по старой памяти: Павлик да Павлик… А он мне вдруг: «Я вам не Павлик, а Павел Федорович!» Вот как меняются люди!
Пока они ехали, пока входили в кофейню, пока стояли в очереди возле кофеварочной машины, Прохоров продолжал болтать о каких-то пустяках, продолжал шутить и посмеиваться. А Творогов все ломал голову и никак не мог догадаться, что это за важное и такое уж неотложное дело заставило Лешку Прохорова искать сегодня с ним встречи?..
Взяв наконец чашечки кофе, они сели за столик, и Прохоров сказал:
— Слышал, слышал о твоих успехах. Не так давно заходил в издательство, вижу, на столе лежит корректура, фамилия знакомая — Творогов. Ого, думаю, идут наши ребятишки в гору! Вышла книжка-то?
— Вышла. Только что.
— Экземплярчик с автографом за тобой. Смотри, не забудь.
— Не забуду, — сказал Творогов, посмеиваясь в тон Прохорову. — Ну, а ты, я вижу, тоже не терял времени даром. Можно сказать, обскакал всех нас. Кто бы мог подумать, что Лешка Прохоров станет заместителем директора!
— Вашими заботами. Помнишь, как Валечка Тараненко все из меня человека старалась сделать? Увидишь — передавай ей привет. Скажи, что Лешка Прохоров оправдывает доверие общественности. — Он продолжал дурачиться, казалось, совсем забыв о том серьезном деле, ради которого пригласил сюда Творогова. — По глазам твоим вижу: ужасно тебе хочется спросить — и как это тебе удалось, Лешка? Как ты в замы сумел пролезть? И если ты не спрашиваешь об этом впрямую, то лишь из деликатности, которая тебе, Костик, всегда была особенно присуща. Лишь потому не спрашиваешь, что опасаешься меня обидеть столь нетактичным вопросом. А ты не опасайся! Я — человек необидчивый. Хочется — ну и спроси. Спроси, спроси.
— Ну, допустим, я спросил, — смеясь, сказал Творогов.
— А если спросил, так я отвечу. Не могу, понимаешь ли, когда человек на моих глазах изнывает от любознательности.
Удивительное дело — было, вероятно, во внешности, в манере поведения Алексея Степановича Прохорова нечто такое, что заставило даже неопрятную старуху уборщицу, которая до сих пор лишь вяло препиралась с посетителями, вдруг поспешить к столику, за которым устроились Прохоров с Твороговым, и начисто протереть его полированную поверхность. Вот уж чему вовсе не научился за свои сорок с лишним лет Творогов — так этому искусству: производить впечатление. Хотя, если честно признаться, нередко завидовал людям, которые, подобно Прохорову, владели этим искусством.
— Итак, я отвечаю на немой вопрос, мучительно застывший в твоих глазах, Костик. И ты слушай меня внимательно, потому что кое-что тебе еще может когда-нибудь пригодиться. Видишь ли, в любом солидном учреждении его руководителю, а в разбираемом нами варианте — директору института приходится время от времени произносить речи, которые никто не слушает, писать статьи, которые заведомо никто не читает, сочинять пространные справки, которые подшивают в дело, не пробежав глазами и двух первых строк, отвечать на запросы, о которых забывают, едва их сделав. Одним, словом, производить массу никому не нужной, пустой, зряшной работы. Да, все знают, что это никому не нужно, но, с другой стороны, — т а к н а д о, т а к з а в е д е н о. Естественно, любой занятый, уважающий себя человек очень болезненно относится к подобным вещам. У нашего директора, я тебе скажу, например, просто настоящая идиосинкразия по отношению к такой писанине. И вот, вообрази себе, вдруг появляется человек, который готов взять на себя всю эту заведомо бесполезную, никому не нужную работу. Появляется человек, который готов битый час говорить перед залом, одна половина которого читает, дремлет или обсуждает собственные дела, а другая половина нетерпеливо поглядывает на двери, соображая, нельзя ли как-нибудь незаметно улизнуть; появляется человек, готовый писать статьи, неважно куда — в стенгазету или ведомственный журнал, которые наверняка никто и никогда не будет читать, готовый в любой момент сочинить любую пространную справку, которая никому и никогда не пригодится. Ты понимаешь, Костик, со временем такой человек становится абсолютно незаменимым. Ты уже, конечно, догадался, Костик, этот человек — я, Алексей Степанович Прохоров, прошу любить и жаловать. Если угодно, я — современный человек-невидимка. Меня вроде бы и нет вовсе, я не заметен, но в то же время попробуйте-ка обойтись без меня! Ручаюсь, наш шеф скорее расстанется с десятью научными сотрудниками, чем со мной. Вот, Костик, и весь секрет моей карьеры. Я честно делюсь с тобой производственными секретами фирмы. Улавливаешь?
— Улавливаю, — сказал Творогов.
Не это ли умение — опережая других, выставить самого себя в смешном виде, как бы пригласить таким образом и товарищей своих посмеяться вместе с ним над самим же собой, не эта ли смесь веселого цинизма и самоиронии делала Лешку Прохорова таким непотопляемым? Человек, который смеется сам над собой, уже не располагает к тому, чтобы над ним насмехались другие. Сколько помнил Творогов Лешку Прохорова, эта защитная реакция была свойственна ему всегда, всегда выручала его, всегда срабатывала безошибочно.
