Белые птицы вдали - [10]

— Не займай!

— Ластовыння всэ лицэ покрые!

— Буде як у той рябой Мотри — вона гвизда драла!

— Я не драть, я только погладить, — прошептала Марийка, трудно преодолевая в себе уход из внезапно открывшегося ей сокровенного мирка.

— Эй! Эгей! — донесся издали голое дядьки Конона, дочери его шарахнулись на зов.

Марийка сомкнула над гнездом высокую траву и побежала за ними, теперь уже со страхом кося глазами на нос — не покрылся ли он конопушками, ластовыною. Но, кажется, пронесло!

Дядька Конон с Трохимом решили спрямить дорогу, сошли с забирающей в сторону тропинки, и девчонки настигли их уже перед легшей поперек, заросшей осокою мочажиной с кочковатыми, торфяно-черными закрайками. «Пиявки!» — душно обдало Марийку, сразу почувствовавшую жалкую незащищенность своих голых ног.

Все, что произошло дальше, было как в немом кино. Клешнеобразный Трохим поднял тощее тельце дядьки Конона и молча, держа на груди, как ребенка, понес через болотце — с одной стороны болтались маленькие ножки дядьки Конона, с другой было видно его спокойно глядящее вверх личико с острым шильцем бородки. Весь Кононов выводок бросился вслед, визжа и расплескивая воду. Трохим опустил свою ношу, ни один мускул не дрогнул на лице дядьки Конона, он как должное воспринял рабскую услугу угрюмого спутника и, уже торча столбиком на сухом месте, показывал Марийке в сторону, где, видимо, было помельче. Но она, зажмурясь, пошла здесь же под визг и смех Кононовых дочерей, видевших, каких мук ей это стоило. Почувствовав твердую почву, она открыла глаза и увидела обращенное к ней равнодушное лицо Трохима.

— То Тулешева така? — тихо спросил он у дядьки Конона.

— Та яка там Тулешева… — с таким же равнодушием ответил дядька Конон. Он дотянулся до лешачьего уха Трохима, что-то сказал ему.

— А… Я чув, чув…

Немая пустота окружила Марийку, она одиноко, заброшенно стояла в ней, лишь по-комариному тонко звенело в оглушенном сознании: «Та яка там Тулешева…» Что сказал дядька Конон Трохиму, что слышал Трохим? Помимо ее воли, отстраненно от нее в ней возникали удивленные, жалеющие взгляды, услышанные когда-то нечаянно оброненные слова, все это всплывало сейчас в мозгу, но сразу уходило в окружающую ее пустоту, и Марийка чувствовала свое бессилие, что-то ускользало от нее, и она никак не могла поймать это ускользающее бездуховное нечто. С разящей отчетливостью она увидела недавний день, ее ослепило зноем этого дня, ударило в ноздри запахом повялой огородной ботвы и конопель…

Была у тетки Дуни курочка. Несушка — каких поискать, и яйца же давала — крупные, как ядра, густо-коричневые, на пасху и красить не надо; за черный цвет пера прозвали курочку Галкой. Никогда ее тетка Дуня не «подсыпала» — только несись, на яйцах пусть другие сидят.

Как-то доит Кару, Марийка, по обыкновению, чешет ей белый, в мелких завитках, лоб. Вдруг с горища хлева — «кудах! кудах! кудах!» — летит растрепанная Галка. Кара прянула в сторону, перевернула подойник. «Эге! Схованку себе нашла», — сразу смикитила тетка Дуня. Поймала Галку — и в воду, а потом в бочку: посидишь, мол, дурь-то и пройдет.

Не тут-то было. Не ходит Галка нестись на поклад, как все куры, стало быть, снова завела себе потаенное место, там и несется, гнездо готовит.

— Следи, доню, — приказала тетка Дуня Марийке.

И Марийка ходит за Галкой, как Шерлок Холмс. Кружат обе по двору, по огороду, по саду, силясь перехитрить друг дружку: Галка в хлев — и Марийка в хлев, Галка в малину — и Марийка исцарапается вся, а тоже продирается сквозь колючие стебли, Галка — хитрая тварь! — в крапиву — и Марийка — что делать! — тоже лезет в крапиву, готовая разорвать на части проклятую курицу.

И все-таки выполнила наказ тетки Дуни, выследила Галку — аж в коноплях у тетки Ганны обнаружила схованку. Прогнали незадачливую курицу. Подставила тетка Дуня фартук, Марийка стала складывать крупные, как на подбор, матово-коричневые яйца.

Откуда ни возьмись тетка Ганна.

— Сусидка! Що це ты хозяинуешь в моих коноплях?!

И вдруг увидела, как Марийка кладет яйца в фартук тетки Дуни.

— Ой, люды, бачьте! То ж моя била квохтушка нашла себе место.

Напрасно тетка Дупя христом-богом клялась, что это ее черная курица Галка несется в коноплях.

— Яка черна! То моя била як сниг нанесла! Нехай у того очи повылазят, хто каже — черна! Ой, люды!

На крик прибежали соседки, копавшиеся в своих огородах, начали увещевать тетку Ганну — такого уразуметь нельзя было, чтобы Соколюки на чужие яйца польстились, но она от этого распалилась еще пуще: схватилась за передник тетки Дуни, рвет его, яйца перекатываются, вот-вот побьются. Плюнула бы тетка Дуня, отдала бы соседке яйца, да что ж люди подумают, — значит, в самом деле белая Ганнина курица снесла. Тетка Дуня говорит: «Черная!» Тетка Ганна кричит: «Белая!» Черная! Белая! Черная! Белая!

— Да угомонись ты, — доказывает тетка Дуня, — ось дытына еще утром выследила, та ждала, чтобы знеслась.

— Хто?! — побагровела тетка Ганна, внезапно перейдя на шепот и став от этого еще страшнее.

— Я, я выследила Галку! — крикнула Марийка и заплакала — и от обиды за попранную справедливость, и оттого, что так крикнула при людях: ее всегда учили уважению к старшим.