«Белые линии» - [65]

— Ты уже забыл, как мы с тобой когда-то запоем читали «Поднятую целину», Карел? Неужели ты не хотел бы стать здешним Давыдовым, который... — Земан искал слова, чтобы говорить убедительнее, но ничего подходящего в голову не приходило. — Который ведет крестьянские массы и учит их рабочей правде?

Карел Мутл выпил очередную рюмку водки, запил ее пивом и сердито стукнул кружкой о стол, чтобы трактирщик принес еще.

— Нет, не хотел! Ты даже не знаешь, Гонза, как я здесь несчастен... — У него неожиданно дрогнул голос. — Не надо было нам сюда переезжать! Этот дом, который мы унаследовали, камнем висит на шее. Разве мне нужна была собственность? Да пропади она пропадом! Все мечты мои рухнули. Ты уже в Праге, ты поручик и еще можешь в жизни многого добиться... И я тоже хотел, по крайней мере заочно, хотел чего-то достичь. А в результате — ничего! Сейчас будущее страны решается на больших стройках, ребята получают ордена, а я здесь вожусь на дворе с курами, хлопочу насчет цемента, чтобы подремонтировать хлев. Да и Бланка стала здесь какая-то другая, чужая, будто эта сельская рутина обволокла ее душу. Представь себе, она даже ходит помогать нашему священнику, она, жена коммуниста, председателя партийной организации!.. А какая это была раньше девушка, помнишь ее в феврале сорок восьмого? Твердая! Сильная! Настоящая комсомолка! Ведь ты же мне тогда завидовал, ну признайся, что завидовал... Все вы тогда мне завидовали... А здесь она стала на себя не похожа...

Так Карел прерывающимся голосом изливал накопившуюся в нем горечь и пил, пил, пытаясь утопить свою боль на дне рюмки и пивной кружки.

Земан молчал, слушал, грустно смотрел в отсутствующие глаза Карела, которые все больше и больше угасали и блекли... Когда Земан днем осматривал с пригорка этот райский уголок, окруженный зеленью прелестных рощиц на холмах, любовался гладью реки, поверхность которой волнует слабый, напоенный ароматом ветерок, лугом и полями, он думал, что здесь должны жить только счастливые люди. Увы, ожидание его не оправдалось. Такие люди здесь не живут, к сожалению.

И ему стало очень жаль чего-то...

Когда Земан с Карелом дотащились до дома, было уже довольно поздно.

— Не сердись, Бланка, — оправдывался Земан. — Мы немножко выпили, ведь столько лет не виделись. Уложи его спать, он за ночь проспится.

Но Карел Мутл схватился за дверной косяк и не хотел идти дальше. Бланка даже с места не тронулась, чтобы ему помочь, только покраснела от стыда. Тогда поднялся старый Свобода, схватил Карела под руки и оторвал его от косяка.

— Пойдем, Карлуша, я тебе постелю...

Карел, однако, вырвался и, бросив на Бланку сердитый взгляд, проворчал:

— Оставьте меня, я сам все сделаю.

Покачиваясь, будто шел по палубе корабля, он побрел в спальную комнату. Свобода на всякий случай пошел следом.

Земан и Бланка остались в горнице одни. Только сейчас при свете электрической лампочки Земану бросилась в глаза безвкусное сочетание городских вещей и предметов сельского быта. На полу, выкрашенном коричневой краской, лежал новый ковер, стояли тут книжный шкаф и современный диван, за диваном на стене висело какое-то подобие ковра с оленями и луной, на кресле лежала подушка с вышитыми красными маками, на столе красовалась ваза с искусственными цветами, возле нее овальная рамка со свадебной фотографией — две прижатые друг к другу головы, как будто фотограф в приступе бешенства сломал изображенным на ней людям позвоночники.

Бланка села на диван под фотографией, грустно опустила руки и, не поднимая на Земана глаза, тихо выдавила из себя:

— Это не единственный случай, Гонза. Он теперь пьет гораздо чаще...

Земан сел рядом с ней и тихо, осторожно спросил:

— Никак не могу понять, Бланка... Что между вами произошло?

— Не знаю, — печально ответила Бланка. — Что-то испортилось. Как в часах иногда пружина ломается... Пробежала вдруг между нами черная кошка — и все, конец. Но в этом виноват только он! — повысила она голос.

Земан не удержался, спросил:

— А священник?..

Бланка вспыхнула:

— Неужели жаловался?

— Я всегда считал тебя неверующей.

— То, что я делаю, не имеет отношения к вере, — отрезала она. — Поверь мне. Я такая же, какой была прежде. Дело в том, что я в долгу перед этим священником. В период оккупации, когда гестапо арестовало моих отца и мать, а все жители деревни, испугавшись последствий, отвернулись от нас, он единственный не испугался и ходил к нам с тетей. Этот человек помогал нам и делом и советом. Он много раз приносил нам еду, а мне игрушки. А теперь он совсем старый и одинокий. Я хоть убираюсь у него время от времени. Что в этом плохого? По крайней мере с мудрым человеком могу поговорить. Он добрый, Гонза. Гораздо лучше некоторых жителей этой деревни.

— Тебе, конечно, виднее, — сказал Земан. — Я верю тебе! — И он сочувственно погладил Бланку по руке.

Они сидели перед домом на деревянной скамейке и молча смотрели на небо, усеянное яркими звездами. Прямо против них висела Большая Медведица. Звезды сверкали над их головами точно украшения на рождественской елке, только вытяни руку, немножко приподнимись на носках — и дотянешься до этого блестящего чуда. Некоторые звездочки мигали, как будто замирали в огромной дали, потом вдруг отрывались и, падая вниз, сгорали.