кого-то…
— А разве этого не произошло? — спросил я.
— Если именно это произошло, тогда она совершила тяжкое преступление, — сказала миссис Уиттейкер. — Самое тяжкое — убийство. Но даже если бы я знала, что она виновна, и практически помогла ей избежать разоблачения, ареста, суда или наказания… то какое это имеет отношение к вам? Я — мать. А статья указывает, что соучастником после совершения преступления может быть признан любой, за исключением родственников, и в особенности если это отец или мать, то есть родители преступника. А я как раз родитель, единственный оставшийся в живых, — ее мать. Эту статью нельзя использовать против меня.
— Но ее можно использовать против Марка Риттера, доктора Хелсингера. И против…
— Тех, кто ничего не знал о том, что случилось. Моя дочь пыталась совершить самоубийство. Это все, что им было известно. К тому времени, как приехали Марк Риттер и Хелсингер, нож, пистолет, платье — все улики уже покоились на дне залива. Машина была заперта в гараже. Я ее почистила и продала на следующий день.
— Они исходили из вашей версии, — заметил я.
— Всецело. Моя дочь была явно ненормальной. Это все, что они знали. Я хотела, чтобы ее тотчас же поместили в частную психиатрическую лечебницу. Они следовали моим пожеланиям.
— Миссис Уиттейкер, — сказал я, — это выходит за рамки статута. Это…
— У вас есть дети, мистер Хоуп? — спросила она.
— Да, у меня есть дочь.
Наши глаза встретились.
— Двадцать седьмого сентября прошлого года, — с горечью вымолвила миссис Уиттейкер, — у меня тоже была дочь. Моя бедная, горячо любимая, удивительная, беспокойная, непостижимая Сара. Она все еще моя дочь. Моя дочь, мистер Хоуп, можете вы это понять? Моя дочь.
Ее глаза наполнились слезами.
Она отвернулась.
— Всего доброго, мистер Хоуп, — сказала миссис Уиттейкер и ушла в дом.
