Белоснежка должна умереть - [7]
Едва Боденштайн успел раздеться и направиться в ванную, чтобы принять душ, как зазвонил телефон. Трубка, конечно же, не стояла на базе в прихожей, на комоде, а лежала неизвестно где. С растущим раздражением Боденштайн отправился на поиски, наступил в гостиной на какую-то валявшуюся на полу игрушку и выругался. Когда он наконец обнаружил трубку на диване, звонок оборвался. В ту же секунду в замочной скважине входной двери повернулся ключ, и собака возбужденно залаяла. Вошла Козима, держа на одной руке сонного ребенка, а в другой огромный букет цветов.
— Так ты, оказывается, дома! — сказала она вместо приветствия. — Почему ты не взял трубку?
Боденштайн сразу же вспыхнул, как спичка.
— Потому что мне пришлось ее искать! А ты куда пропала?
Не ответив и никак не отреагировав на то, что он стоял в одних трусах, она прошла мимо него на кухню, положила букет на стол и протянула ему Софию, которая окончательно проснулась и громко захныкала. Боденштайн взял дочь на руки. Судя по ударившему ему в нос запаху, памперс срочно нуждался в замене.
— Я послала тебе несколько эсэмэсок, чтобы ты забрал Софию у Лоренца и Тордис, — сказала Козима, снимая плащ. Она выглядела смертельно уставшей и раздраженной, но Боденштайн не чувствовал себя виноватым.
— Я не получал никаких эсэмэсок.
София заплакала и стала вырываться у него из рук.
— Потому что твой мобильник был выключен! — резко произнесла Козима. — Ты же еще месяц назад знал, что мне сегодня нужно в Музей киноискусства на открытие фотовыставки, посвященной Новой Гвинее. Ты же обещал сегодня прийти пораньше и посидеть с Софией. Поэтому когда ты — как всегда! — не явился и не ответил на мои эсэмэски, я попросила Лоренца забрать Софию к себе.
Боденштайн с ужасом вспомнил, что и в самом деле обещал Козиме пораньше вернуться домой. Оттого что он совершенно забыл об этом, он разозлился еще больше.
— У нее уже памперс лопается! — сказал он и слегка отстранил от себя ребенка. — Кстати, собака сделала в прихожей кучу и еще лужу в придачу! Ты же могла ее хотя бы просто выпустить, когда уходила. А еще тебе неплохо было бы как-нибудь при случае купить каких-нибудь продуктов, чтобы я после долгого рабочего дня мог найти в холодильнике хоть что-нибудь съедобное…
Козима не ответила. Она смерила его таким взглядом из-под приподнятых бровей, что он почувствовал себя безответственным мерзавцем, отчего пришел в ярость. Она взяла у него из рук плачущего ребенка и пошла наверх, чтобы помыть и уложить его спать. Боденштайн в нерешительности потоптался на месте. В нем отчаянно боролись гордость и благоразумие. В конце концов победило последнее. Тяжело вздохнув, он достал из шкафа вазу, налил в нее воды и поставил цветы. Потом принес из кладовки ведро и рулон «клинекса» и принялся устранять следы несанкционированной собачьей жизнедеятельности. Ссориться с Козимой ему хотелось меньше всего.
— Привет, Тобиас! — Приветливо улыбаясь, Клаудиус Терлинден встал со стула и протянул Тобиасу руку. — Поздравляю с возвращением домой.
Тобиас ответил коротким рукопожатием, но ничего не сказал. Клаудиус Терлинден, отец его бывшего лучшего друга Ларса, несколько раз навещал его в тюрьме и обещал помочь родителям. Тобиас никак не мог понять причин такого проявления заботы о нем и его семье, потому что во время следствия он своими показаниями поставил Терлиндена в довольно неприятное положение. Тот, похоже, не был на него за это в обиде. Более того, он в короткий срок нанял для него одного из лучших франкфуртских адвокатов. Но и адвокату не удалось добиться смягчения приговора, и Тобиас получил максимальный срок.
— Я на минутку. Зашел просто, чтобы кое-что тебе предложить, — сказал Клаудиус Терлинден и опять сел на стул.
Он почти не изменился за эти годы: стройный и, несмотря на ноябрь, загорелый; седеющие волосы зачесаны назад, некогда резкие черты лица немного сгладились.
— Когда отдохнешь и придешь в себя, можешь работать у меня, если захочешь. Если, конечно, тебе до этого не подвернется какая-нибудь очень интересная работа. Что ты на это скажешь?
Он выжидающе смотрел на Тобиаса поверх узких очков. Хотя он не мог похвастать ни ростом, ни осанкой, ни эффектной внешностью, от него все же исходили какие-то особые флюиды: спокойствие и самоуверенность преуспевающего предпринимателя в сочетании с врожденным авторитетом вызывали у людей уважение, а иногда даже подобострастие. Тобиас не сел на свободный стул, а остался стоять в дверном проеме, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки. Он медлил с ответом не потому, что у него была альтернатива; просто в этом предложении его что-то смущало. Терлинден в своем дорогом, шитом на заказ костюме, темном кашемировом пальто и сверкающих ботинках казался на их убогой кухне инородным телом. Тобиас чувствовал, как в нем растет чувство бессилия и растерянности. Он не хотел быть ничем обязанным этому человеку.
