Белорусы: нация Пограничья - [60]

. Причина оторванности духовенства от народа, по мнению Кояловича, состоит в том, что священники не желают обращаться к народу на его родном языке. После крестьянской реформы 1861 г. православному духовенству, как считал профессор, «необходимо было отбросить и внешнее великорусское, похожее на чиновничество, и шляхетское польское, еще более чуждое для народа <...> Тут необходимо стало показать народу его чисто родное или показать совершенную пустоту» [170]. Однако православное духовенство Западных губерний не смогло дать ответ на этот вызов времени и найти в себе силы обратиться к прихожанам на их родном языке: «Но что же вышло? Неужели в эти минуты жгучей народной жажды к живому народному слову не нашлось людей, которые оправдали народное доверие и любовь к себе... Я достоверно знаю, что во многих местностях Западной России есть такие достойные православные священники, особенно в Малороссии и в серединной части Белоруссии... Но к великому сожалению, они все вместе — очень не многочисленны» [171]. Таким образом, Коялович в данной статье по сути ратовал за введение белорусского и украинского языков в православные храмы и в определенной степени противопоставлял «западнорусское» духовенство как польской шляхте, так и великорусскому чиновничеству. Но возможностей для самостоятельного политического развития Западной России Коялович не видел: «Было в Западной России некоторое время, что тамошние образованные люди, усвоившие польскую цивилизацию, пробовали самостоятельно взглянуть на свою сторону. Это было во времена Виленского университета, который страшно полонизировал Западную Россию, так полонизировал ее, как не полонизировали ее никакие польские неистовства во времена Польского государства, но который, по естественному порядку вещей, развивал также в немногих личностях и противоположное направление. Вследствие этого в Западной России начала образовываться небольшая партия польских людей, которые приходили к сознанию, что и сами они не поляки, а тем более не польский — народ их страны. Они задумали возстановить (в науке) самостоятельность Западной России, основали они ее на следующих началах. Они взяли старую идею политической независимости Литвы и полагали, что Западная Россия может выработать эту самостоятельность при той же польской цивилизации, только с той особенностью, что цивилизация эта должна проникать в Западную Россию свободно, естественно, без всякого насильственного подавления местных народных особенностей. Так, это теория высказывается довольно заметно в трудах Даниловича, в истории Литвы Нарбута и в сочинениях Ярошевича "Картина Литвы". Теория эта слишком шатка. Политическая самостоятельность Западной России невозможна и еще более невозможна, если можно так выразиться, при польской цивилизации. Тогда эта самостоятельность кончилась тем же, чем кончалась прежде — например, в половине XVI столетия, когда Литва сливалась с Польшей. Следовательно, эта теория и может иметь значение только как теория злонамеренная. Недаром ее высказывали, как слышно, недавно некоторые поляки Западной России» [172]. Идея независимости Западной Росии представляется Кояловичу опасной интригой поляков. Поэтому он пишет о «призраке» «так называемого малороссийского сепаратизма» [173]. Причем, по мнению Кояловича, Беларусь как раз может помочь малороссам избавиться от этой опасности: «В преодолении этих трудностей и вообще в изучении западнорусской жизни должна бы помочь Малороссии — Белоруссия. Подозрительных крайностей в области социальных и политических вопросов она не может иметь. Она так бедна, так убога, что не может допускать праздных теорий, отвлеченных мечтаний. Ей нужно решать только насущные, существенно необходимые, вопросы. Да и белорусское племя так близко в великорусскому, что никакой сепаратизм не может в нем иметь силы» [174]. Здесь Коялович повторяет достаточно устойчивые в этнографии и публицистике того времени тезисы о бедности, слабости и забитости белорусов: «Белорусское племя не имеет тех богатых особенностей, какими отличается малороссийское. Белорусское племя населяет среднюю часть Августовской губернии — оттуда простирается через северную половину Гродненской, юго-восточную Виленской — к северо-востоку, занимает почти всю Минскую губернию, Витебскую, большую часть (северную) Могилевской — далее не малое число его живет в Смоленской губернии и Псковской» [175]. Всего же профессор насчитывал 2 600 ООО белорусов. Приступая к описанию условий жизни «белорусского племени», Коялович полностью воспроизводит колониальный дискурс, в соответствии с которым белорусы представляются несчастными, убогими жертвами неблагоприятных обстоятельств: «Природа, кажется, собрала в стране Белоруссии все неудобные для жизни человека условия... Пески, болота, низшаго сорта лес покрывают почти всю Белоруссию. В такой стране народ не может отличаться богатыми физическими свойствами. Белорусы большей частию небольшого роста, хилы, вялы, бледны. Нередко парни и девицы раньше двадцати лет уже не имеют кровинки в лице. Благосостояние им редко знакомо... Среди песков, болот, лесов, белорусы живут, как будто на островах, между которыми иногда по нескольку месяцев не бывает никакого сообщения. В таких местах белорусы часто вынуждены заключать браки в близком родстве и доходят да страшного безобразия и уродства»