Белорусы: нация Пограничья - [54]
В восстании 1863 г. белорусский язык впервые был использован в политической борьбе как средство пропаганды. Причем как повстанцами, так и правительством. Символической фигурой в белорусской исторической мифологии стал один из руководителей восстания в Беларуси и Литве Константин Калиновский, который был яркой и незаурядной личностью. Калиновский от имени некоего «Яськи госпадаря из-под Вильно» издает на белорусском языке повстанческий пропагандистский листок «Мужицкая правда», адресованный белорусским крестьянам. В тексте «Мужицкой правды» белорусская национальная проблематика не артикулировалась, как не использовался и этноним белорусы. Уже только в «Листах из-под виселицы», переданных Калиновским на волю из тюрьмы, Ясько-госпадарь пишет, что желает, «чтобы знал Божий мир, как мужики белорусы смотрят на москалей и польское восстание» [134]. В этом же послании Калиновский утверждал, что «москали» «там, где жили поляки, литовцы и белорусы, заводят московские школы, а в этих школах учат по-московски, где не услышишь и слова по-польски, по-литовски да и по-белорусски, как того желает народ» [135].
В повстанческой газете «Голос из Литвы» говорилось, например, о языковой проблеме: «Москва преследует языки польский, белорусский, малорусский, литовский и навязывает московский; мы хотим, чтобы каждый язык развивался в соответствии с собственной жизненной силой: и литовский, и белорусский, и малорусский, и польский» [136].
Историки дискутируют относительно авторства «Пісьма ад Яські — гаспадара з-пад Вільні да мужыкоў зямлі польскай», в котором автор обращается к белорусским крестьянам: «... что же мы детюки, сидеть будем? Мы, что живем на земле польской, что едим хлеб польский, мы, поляки с веков вечных» [137]. Многие белорусские авторы сомневались в авторстве Калиновского на том основании, что на этом письме стояла печать варшавской типографии. В то же время польский исследователь Р. Радик утверждает, что процитированные выше слова Яськи не противоречат принципиально другим номерам «Мужицкай правды» [138]. Существующие источники не позволяют достаточно убедительно реконструировать национальную самоидентификацю К. Калиновского. Скорее всего, он являлся достаточно типичным «Gente Lituane, natione Polonus». Некоторые соратники обвиняли его в «литовском сепаратизме». Под Литвой К. Калиновский понимал пространство былого ВКЛ. Это достаточно четко проявляется в записке, написанной им уже во время следствия: «Россия хочет полного с собою слияния Литвы для доставления счастья здешнему народу <...> Кто полагает, что Россия легкую в этом будет иметь задачу, тот судит поверхностно, тот себя обманывает. Сеть, обхватывающая нас во всех классах и соединяющая с Польшею, имеет столько оснований в традициях и даже предрассудках, что распутать ее, уничтожить и воссоздать что-либо новое составляет вековой систематический и разумный труд <...> Пока Правительство не приобретет сочувствия в действительно образованном классе здешняго населения, до тех пор слово России не найдет отголоска в сердце литовцев» [139]. Важно, что Литва выступает здесь не как часть Польши, а как край, соединенный с Польшей вековыми связями. Возможно, что уже в ходе восстания произошла эволюция взглядов К. Калиновского, как и многих других представителей белорусского дворянства. Несомненно, не мог не повлиять на них тот факт, что крестьянство Беларуси поддержало скорее имперскую власть, чем повстанцев.
В этом плане показательным является пример крупного землевладельца Минской губернии Евстафия Прушинского. Во время восстания он сохранил лояльность к российской власти и стал губернским предводителем дворянства. Прушинскому даже разрешалось в обход действующего закона приобретать новые земельные владения. Во время восстания правительственные власти заставляли помещиков подписывать верноподданические адреса на имя императора. Евстафий Прушинский в сентябре 1863 г. составил такой адрес на белорусском языке. Чиновник канцелярии виленского генерал-губернатора Масолов посчитал, что это не что иное, как проявление хитрости поляков, которые согласны на все, лишь бы не называться русскими [140].
Другим интересным примером в этом плане является помещик Витебской губернии Войнислав Савич-Заблоцкий. В письмах к известному украинскому национальному деятелю Михаилу Драгаманову Савич-Заблоцкий писал о белорусах: «...а народ гэты сваю думку мае: не лях ён та i не маскаль, ён рускі — мяжа сярод ix!». Единственным правильным выбором для дворянства Беларуси Савич-Заблоцкий считал возвращение к языку предков: «... i даўненька пара б была, штобы мы ўсе, крывіцкіх зямель пасядзіцелі, мы, былой польскай Рэчы Паспалітай абывацелі беларускія, да сваявіцы вярнуліся та i гукаці па-дзядоўску з сабой мовай мужыцкай, халопскай гэтай нашай пачалі (...)»
