Белорусские поэты - [37]

Это я виноват, сам я гнал, сам наврал

И донес на него… Я виновен во всем!

Ах, да чтоб ты пропал! Чтоб сгорел ты огнем!

Так он всё повернул, так всё дело скрутил,

Про меня всё сказал, а Петра защитил.

Я гляжу — ну, конец, ну, пропал теперь я!

И мешок-то ведь мой, и мука в нем моя!..

Двери скрипнули тут, а я — шасть меж людей,

Да на двор, да в корчму, да к кобыле скорей;

Прибежал я домой, бурачков там поел,

Сказал женке: «Молчи!» А сам в лес полетел,

Где как раз пивоварня была Петрука,

Стал садить деревца, аж устала рука.

Стежку мхом заложил, не осталось следа,

Чтоб никто не узнал, что здесь было когда.

Да и снова на суд, а суда уже нет,

Только плачет, клянет Пантурчиха весь свет.

Пантурка отвели-таки прямо в острог,—

Тот защитник ему как кадило помог.

Так в тот раз от суда уцелел я, ушел,

Хоть бы бог в другой раз до суда не довел!

<1891>

ВОЛК И ОВЕЧКА © Перевод В. Цвелёв

Волк схватил барашка,

Уволок с собою!

Плачет мать-бедняжка

Над его судьбою.

Волк похож на эконома:

Натянул овчину

И овце, уж как знакомый,

Кланяется чинно:

«Я пришел к овечке-пани

С доброй весточкой о сыне.

Хочешь знать ты о баране —

Как ему живется ныне?

Ты сынка бы не узнала —

Во какой он дюжий!

Нагулял на воле сала

И живет — не тужит.

Он и сам теперь с клыками,

Хвост подрос немножко,

Ножки — с острыми когтями,

И отпали рожки.

Он волков уж не боится,

В хлев не убегает,

Сам он может защититься

И других спасает.

Заходи к нам, пани, в гости,

Справим праздник у сынишки,

Будет мясо, будут кости,

Будем есть без передышки!»

— «Что ж, спасибо вашей чести

За слово такое!

Приходите с сыном вместе,

Пусть он здесь повоет,—

Говорят, меж вами

Надо выть волками.

Я ж по-волчьи не училась

Ни выть, ни есть, ни лгать!

Скинь овчину, ваша милость,

Зубы-то видать!»

Хоть живет овца без толка,

А узна́ет волка!

<1891>

МОЯ ХАТА © Перевод П. Семынин

Бедна моя хата, приткнулася с края

Меж голых каменьев у самого гая,

У самого леса, у темного бора.

Один ты, и гостя дождешься не скоро.

Никто не заглянет, не стукнет в окошко,

Коль нету горелки и хлеба ни крошки.

А всё ж не пойду я по свету с сумою,

Трудясь, проживу со своею бедою.

Худа моя хата, всё ветхо, подгнило,

Студено в ней, дымно, а всё-таки мило,

Ее на дворец не сменяю пригожий,

Колок мой мудреных замков мне дороже.

На кровле березка растет молодая…

Люблю и такой тебя, хатка родная.

А звали ведь, сватали в новую хату

С землей урожайной и девкой богатой,

Мол, будешь ты ездить, хозяин счастливый,

Как важный асессор, на паре ретивой.

Да нет, мне желанней свой угол убогий,

Песок у могилы, валун при дороге,

Чем поле чужое, чужие палаты,

На бархат свои не сменяю заплаты.

И в гости не раз зазывали соседи,

Но, видно, недаром толкуют на свете,

Что губы дареный кусок обдирает,

Кто ищет чужого — свое растеряет.

Я хату не кину, пока еще волен,

И к вам не пойду, — может, только с конвоем;

Силком оторвут от порога родного —

Как в логово зверь, я вернулся бы снова.

Пусть сгнило бы всё, одичали б покосы —

Ползком воротился б, хоть голый да босый.

Подправил бы крышу, подгнившие стены,

И поднял бы хатку опять постепенно,

И сошку б наладил, и вытесал жернов,

Ел свой бы ломоть, хоть с половой да черный.

Отстаньте ж, зачем я вам, сирый и горький:

Растить для вас хлеб иль просить у вас корки?

<1891>

ПРАВДА © Перевод М. Голодный

Ой, горько мне, тяжко!

Тяжка не сермяжка,

А лютая доля, —

Всё боле и боле.

Ох, тяжкая доля! Уж лучше б, казалось,

Вот взял провалился, слезами залился!

Как жить, если столько мне горя досталось!

Ой, боже мой, боже, зачем я родился?!

Уж лучше б не знать языка мне родного,

Когда я не смею сказать того слова,

Которое б люди, услышав, узнали,

Узнали да правдой заветной назвали;

Чтоб всюду то слово гуляло по свету,

Как солнца лучи в пору красного лета;

Чтоб взоры людей от него просветлели,

Как лица детей на пасхальной неделе;

Чтоб крепко людей это слово спаяло,

Чтоб недругов больше на свете не стало,

Чтоб люди раскрыли друг другу объятья,

Чтоб долей и хлебом делились, как братья.

Без этого слова немой я калека!

Уж лучше молчать до скончания века!

Зачем же мне очи, что толку в них, ясных?

Чтоб видеть, что я из несчастных несчастный?

Чтоб душу терзала тяжелая доля,

Чтоб сердце рвалось и сжималась от боли?

Чтоб было чем плакать и днем и средь ночи?!

Ой, боже мой, боже, возьми мои очи!

А уши зачем мне, коль слышать не могут

Ни добрых людей, ни всевышнего бога?

Затем ли, чтоб слушать мне ругань людскую

Да ту самогудку, что плачет, тоскуя,

Жалейку, что, как ни бодрись ты, играя,

А всё в ней печаль без конца и без края?

Затем ли, чтоб слушать лишь горькие стоны

Бездомных и беглых кандальные звоны?

Господь, не глумись надо мной и над ними,

Ты сделай нас всех, будто камень, глухими!

Покуда нет правды — все думы немилы,

А жить без нее нет охоты и силы!

Просил я у бога: «Отверни ты, боже,

Нашу долю злую на сухие пущи,

Отверни на камень иль на бездорожье,

На глухие топи, на песок сыпучий,

Чтоб не знать, не ведать в жизни человеку

Этой доли нашей до скончанья века!»

Не слыхал он стона, не увидел муки,

Крест мне въелся в плечи, а оковы — в руки!

Я просил соседей со мной поделиться,—

Крест помочь нести мне, как «с богом не биться»?

Засмеяли люди меня, как шального,

И к тебе, мой боже, спровадили снова;