Белорусская промашка Лаврентия Берии - [9]

Вторым к трибуне вышел первый секретарь Брестского обкома партии Т. Я. Киселёв и продемонстрировал тот же подход. В зале царит молчание.

А вот выступление выступление Якуба Коласа воспринято с живостью. Классик говорил о том, что на дорогах не увидишь надписей на белорусском языке, что белорусский язык изгнала даже Академия наук. Позвонил он как-то в издательство и спросил по-белорусски: ‘Тэта Дзяржвыдавецтва?”. В ответ услышал по-русски: “Нет, это Госиздат”. Существует разнобой в белорус­ском правописании. Работников “Звязды”, которая тогда была главной газе­той в республике, органом ЦК КПБ и Совета Министроов БССР, по мнению классика, надо сечь розгами. Это у них “роковая любовь” при переводе на белорусский языке превратилась в “раковую”. В зале смех и бурные апло­дисменты. О Патоличеве тоже ни слова. Не упомянул классик и о постанов­лении ЦК КПСС, из-за которого собрался Пленум.

Девятым на трибуну пошёл сам Николай Семёнович. Он не мог не пони­мать, что то молчание — за него. Признав, что постановление Президиума ЦК КПСС “правильно вскрывает в Белоруссии наличие крупных извращений ленинско-сталинской политики нашей партии, недостатки и ошибки в работе Центрального Комитета и Совета Министров Белоруссии”, без чего обойтись было нельзя, кое о чём он всё-таки напомнил собравшимся в зале. Во-пер­вых, о том, что отнюдь не он начал “практику посылки работников из восточ­ных областей и других республик Советского Союза (в западные регионы ре­спублики. — Я.А.), сделав эту форму исключительной”, она “проводилась все годы, начиная с воссоединения Западной Белоруссии”. В этих словах — на­мёк и на то, что такая политика была одобрена на всех уровнях и появилась, как говорится, не от хорошей жизни. Других кадров там попросту не было. Иное дело, что и здесь допускались перехлёсты, например, “какая была не­обходимость даже низовой аппарат подбирать не из людей некоренной наци­ональности”.

Во-вторых, Патоличев признал, что “национальный момент при подборе руководящих кадров, да и не только руководящих, потерялся и в расчёт поч­ти никогда не принимался”, и если “в составе министерств, заместителей председателя Совета Министров, первых секретарей обкомов партии, пред­седателей облисполкомов всё же большинство белорусов, в этом никакой за­слуги Центрального Комитета нет. Это сложилось произвольно. У нас есть большая группа руководящих работников, о которых трудно сказать, если не посмотреть в анкетные данные, кто они по национальности — белорусы или не белорусы”. Он давал понять, что против сложившейся ситуации никто не воз­ражал, поскольку она устраивала всех, делу не мешала, так как в расчёт при­нимались, в первую очередь, деловые, профессиональные качества.

В-третьих, “делопроизводство в государственном аппарате было переве­дено на русский язык. одни говорят. в 1936 году, другие, что в 1937”, а не по команде Патоличева. За этим “решающим мероприятием последовали другие. Преподавание в вузах стало вестись на русском языке, количество белорусских школ сократилось. Руководящие работники в этом деле показыва­ли плохой пример — они своих детей учили не в белорусских школах”. Критику за это, сформулированную в докладе, он отнёс, конечно же, прежде всего, к себе, но заметил, что “к великому сожалению, ни в Центральном Комитете КП Белоруссии, ни в Совете Министров республики не оказалось среди нас тако­го человека, который бы хоть в какой-то степени, хоть в какой-то форме пре­достерегал Центральный Комитет от таких ошибок”. Притом Патоличев уточ­нил, что говорит “о работниках ЦК и Совмина, которые вместе со мной эти три года работали и возглавляли Компартию”. Здесь просматривался явный на­мёк и на Зимянина, который совсем недавно был его правой рукой в ЦК. Мол, почему не бил тревогу, если это так неправильно, ведь он, Патоличев, чело­век приезжий, как раз и полагался на то, что местные кадры лучше знают на­строения населения.

Подчеркнув, “по воле партии я приехал в Белоруссию, по воле партии уезжаю”, Патоличев заявил, что “после трёх лет работы в Белоруссии, после того, что мы сделали положительного и что решением ЦК отмечено отрица­тельного как ошибки, извращения, тем не менее, мне, товарищи, не стыдно смотреть в глаза участникам настоящего Пленума”. Да, “нелегка роль перво­го секретаря во всех этих делах, тем более, на Пленуме могу сказать, что не всегда я находил нужную поддержку в выдвигаемых мною вопросах”. Да, прав Зимянин, отметив, что “в работе Центрального Комитета не было нуж­ной коллегиальности”, так как “это в Белоруссии пока трудный вопрос”, но он “прилагал все силы, чтобы нормально и дружно работать, правда, на шею се­бе садиться не давал”. И добавил, что “таким я останусь до конца моей жиз­ни, так буду поступать и впредь”.

Выступление Патоличева было встречено бурными и долгими аплодис­ментами, что стало важным намёком на то, в чью сторону клонятся настрое­ния в зале. Был объявлен пятнадцатиминутный перерыв. Скорее всего, как раз во время того перерыва и подходил к нему Якуб Колас, жал руку, говорил добрые, уважительные слова.