Белогвардейцы - [19]

Федя отшатнулся. Нестеренко мышью прошмыгнул в дверь и, не оглядываясь, зигзагами побежал к лесу.

Федя долго и равнодушно смотрел ему вслед, затем так же равнодушно передернул затвор, прицелился и...Выстрел получился на редкость удачным. Нестереншо,

вытянув руки, нырнул головой в снег.

- За что ты его?

Федя вскинул глаза. Перед ним на вороном жеребце горцевал чубатый молодой парень в дубленом полушубке и фуражке с красным кантом. В левой руке - повод, в правой - шашка. На лезвии клинка - рубиновые капельки застывшей на морозе крови.

- За дело... ядри его в корень! - Федя бросил винтовку. - Здесь кончать будешь?

- Я тебя начальству сдам, - расхохотался чубатый, - Уж больно ты личность интересная.

- Сдавай, - кивнул Федя. - Только сперва я закурю, ладно?,

- Дыми. - Чубатый повернул коня и велел Феде следовать за собой.

Они прибыли в штаб полка, который расположился в поповском доме, и чубатый, велев Феде обождать, легко взбежал на высокое крыльцо с резными перилами и

скрылся за дубовой дверью.

- Товарищ командир, разрешите доложить?

Сырцов поднял на вошедшего веселые, еще но остывшие от возбуждения прошедшего боя глаза, насмешливые, умные.

- Докладывай, Лысенков.

- Интересную личность привел.

- Кто такой?

- Беляк.

- А чем интересен?

- Своего же из винтаря срезал. Спрашиваю: за что?Говорит: за дело.

- Давай его сюда.

Лысенков выскочил на порог, гаркнул;

- Заходи!

Федя зашел.

- Ты кто? - смерив его тяжелым взглядом, спросил Сырцов.

- Ординарец командира полка Федор Машков, - привычно ответил Федя.

- А где твой командир?

- Без понятия.

Сырцов сделал шаг вперед, глаза превратились в ледяные щелочки.

- Отвечай! Иначе в расход пущу, мать твою...

Федя пожал плечами.

- Я согласие дал.

- На что?

- На расход. Так что можете приступать.

Глаза-щелочки распахнулись, запрыгали веселыми чертиками.

- Миша, что с ним делать?

Сидевший у окна человек в щегольской, ладно пригнанной военной форме до блеска надраенные сапоги, галифе, застегнутый на все пуговицы китель глубоко

затянулся и, выпустив колечко дыма, сказал:

- Отпусти. Пусть катится на все четыре стороны.

Сырцов сел за стол, устало смежил веки.

- Катись!

- Куда?

- Тебе сказали: на все четыре стороны.

Такого расклада Федя никак не ожидал. По его вине - сапоги-то взял он погиб, по всей вероятности, полковник. А со смертью полковника кончилась и его, Федина, жизнь - куда он без него? А если даже допустить, что полковник жив, то как он ему будет смотреть в глаза? Нет, в любом случае нема ему прощения, и Федя, тряхнув чубом, твердо сказал:

- Мне катиться некуда. Так что приступайте, вашблагородь.

- К чему?

- К расходу.

Здесь уже Сырцов взъярился не на шутку.

- Лысенков! - заорал он, бешено сверкая белками синеватых глаз. - Отдай этому идиоту винтовку, пусть, значит, сам рпсходустся!

Лысенков протянул Феде винтовку, легонько подтолкнул к двери.

- Топай!

Когда Федя вышел, Сырцов крепко растер пальцами лоб, пробормотал: "Ничего не понимаю!" - и соображающим взглядом уставился на Лысенкова.

- Где ты его взял?

- В баньке, возле крайней хаты,

Сырцов накинул шинель и скомандовал.

- За мной!

Они быстро дошли до крайней хаты, и Сырцов, не постучавшись, грубо рванул дверь на себя. Вошел.За столом, обхватив голову руками, сидел средних лет

мужчина с пугающе властными строгими чертами лица и надменным, проникающим насквозь взглядом. Он был в нательной рубашке и галифе. Напротив него пригорюнилась молодая, с хорошей грудью бабенка. "Хозяйка, наверное", подумал Сырцов, поздоровался, на что ему ответили вежливым наклоном головы, и, заметив на спинке стула китель с золотыми полковничьими погонами, коротко спросил:

- Ваш?

- Мой, - кивнул Вышеславцев.

Сырцов посмотрел на Лысенкова, который статуей застыл у порога и у которого на физиономии тоже было написано полнейшее непонимание происходящего, перевел

взгляд на полковника, хотел крикнуть: "Ну чего расселся, белогвардейская рожа!" - но, вспомнив слова Дольникова: "Сырцов, запомните: грубость унижает человека",

как можно мягче проговорил:

- Господин полковник... Объясните, пожалуйста, почему вы не удрали?

Вышеславцев поднял тяжелую голову, левая бровь

изумленно подпрыгнула - не ожидал от комиссара такой

вежливости. И все-таки ответил резко, пренебрежительно:

- Вам этого не понять.

- А вдруг пойму. Давайте попробуем...

- Давайте попробуем... У меня сапоги сперли.

Сырцов завертел головой, как будто был в гимнастерке с тугим воротничком и этот воротничок невыносимо резал ему шею.

- Ну и что? Вы же знали, что мы, значит, все равно вас поставим к стенке?

- Значит, знал, - с издевочкой повторил полковник.

Но Сырцов пребывал в таком недоумении, что даже не обратил на это внимания.

- И не удрали...

- И не удрал.

- Почему?

- Опять двадцать пять... - обозлился Вышеславцев. - Неужели вы не понимаете, что мне, полковнику царской армии, не к лицу бегать по улице босиком!

- Значит, лучше смерть?

- Смерть всегда достойнее позора.

Сырцов посмотрел в потолок и неожиданно улыбнулся.

- А я бы, пожалуй, и голым от вас дернул.

Полковник не выдержал, улыбнулся в ответ, и лицо его преобразилось, стало мягче, приветливее.