Белое вино ла Виллет - [14]

— Я, — сказал Бенэн, — не был в Париже в день казни Феррера. Я был в Бресте. Я рано пообедал в ресторане около театра и бродил по городу. В Бресте была тогда, кажется, на каком-то перекрестке небольшая банкирская контора, и по вечерам там вывешивали на меленькой дощечке последние полученные телеграммы.

По своему обыкновению я пришел туда к шести с половиною часам. Несколько незначительных известий пестрело на дощечке. Не стоило ни ожидать, ни опять возвращаться. Когда дощечка бывала заполнена, больше уже не беспокоились. Иногда я даже говорил себе: «Удивительно, как число замечательных событий, случающихся каждый день на земле, в точности соответствует размерам этой дощечки!»

Но в Бресте, как и во многих других городах, выбор мест для прогулок не богатый; и когда вы вышли на дорогу, вы можете, не раздумывая, идти по ней. Вам не приходится расточать своей фантазии. Так что после обеда я повторял тот же путь, который проделал до обеда.

Прихожу к этому перекрестку. Горсточка людей стояла перед конторой; те же известия муравьиной лентой ползли по черной дощечке.

Я остаюсь там в течение двух или трех минут: не хватает энергии пуститься в обратный путь. Было пасмурно; воздух был влажный; скудное пламя газа, казалось, просило милостыню на перекрестке.

Вдруг толпа слегка встрепенулась. Из лавочки выходит молодой человек с горшком белил в одной руке и с табуреткой в другой. Он становится перед дощечкой, обозревает ее, как бы ища последнего незанятого уголка. Потом он возвращается в контору и выходит из нее с тряпкой. Толпа немного уплотняется и нарастает сзади. Вдруг чувствуется, что нависло давящее ожидание.

Молодой человек взбирается на табурет, стирает все известия сверху донизу и кладет свою тряпку. Черная доска показалась мне большой и глубокой, как тоннель. Кисточка подымается и быстро чертит крупные буквы; мы читаем:

Феррер приговорен к смерти и расстрелян

Ни звука; никто не шевельнулся. Влажность воздуха превратилась в мелкий дождик, но никто не раскрывал зонтиков. Люди застыли в безмолвии, и взгляд их не покидал доски.

Молодой человек снова ушел, и банкирская контора не подавала больше признаков жизни. Разумеется, больше новостей не будет. Но мы и не ожидали новостей. Две строчки содержали шесть слов:

Феррер приговорен к смерти и

было написано в первой строчке;

расстрелян

одно только слово — во второй.

Этого нам было достаточно. Мы всасывали эти шесть слов. Они проникали в наше существо; они медленно производили там свое действие, как лекарство.

Толпа не менялась; я не чувствовал, что меня толкают; около меня были все те же соседи. На мгновение я прикоснулся к своей шляпе; поля набухли от дождя.

Через два дня я прогуливался поздним вечером недалеко от того места. Вижу маленькое сборище, может быть, десяток человек, перед лавочкой торговца испанским и балеарским товаром. Между хозяином и каким-то матросом возгорелся спор. Насколько я понял, дело шло об английской монете в два су, которую торговец отказывался принимать, а матрос упорно хотел вручить ему. И тот и другой коверкали французский язык, каждый по-своему; трудно было понять, что они говорили, да, я думаю, и сами они едва понимали друг друга. Вдруг сборище разбухает; оно удваивалось и утраивалось на моих глазах. Улица запружена. Трамвай непрерывно трезвонил, но никто не обращал на него внимания.

Толпа начинает ворчать; сначала это был очень неясный гул. Но мало-помалу он становится более громким и более отчетливым. «Феррер! Феррер! — вся толпа кричит. — Феррер!» Я тоже кричу. Все мы были полны гнева и печали, боли и гнева. Мы хотели бы отомстить за убитого и вместе с тем мы призывали его. Толпа звала: «Феррер! Феррер!»

Потом мы испытали потребность иначе облегчить свои чувства. Напор сзади вынес нас к выставке лавочки. Уже опрокидывались корзины, трещали ящики. Испанец — коротенький, жирный человек, с остриженными волосами и глазами навыкате на оливковом лице — испанец стоял на пороге и смотрел на нас в остолбенении и с ужасом. Он ничего не понимал из происходящего. Тоненьким заплывшим голосом он кричал, отчаянно жестикулируя:

— Но я ведь принял два су! Я принял! Вот они!

Толпа продолжала: «Феррер! Феррер!» — и все наступала. Тогда торговец понял; лицо его просветлело, и он жестами попросил, чтобы его выслушали. Спереди шикают: «Тс! Тс!» Толпа успокаивается. Испанец поднимает правую руку и достаточно твердым голосом восклицает:

— Да здравствует казненный Франсиско Феррер!

Шумное одобрение было ответом на эти слова. Затем он оборачивается к своей лавочке и делает знак. К нему подбегают два мальчугана, черные, как арабы. Он ставит одного направо, другого налево от себя, снимает с них кепки и обращается к ним:

— Кричите: «Мы отомстим за Франсиско Феррера!»

Дети, тоже подняв правую руку, кричат:

— Мы отомстим за Франсиско Феррера!

Только что перед этим мы проталкивались к лавке, теперь же стали проталкиваться еще энергичнее. Всякий хотел пожать испанцу руку; мы целовали мальчиков; мы готовы были раскупить всю лавочку.

Вот что было в Бресте после казни Феррера.

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ЯНВАРЯ