Белое и красное - [86]

— Комиссия отплыла из Олекминска на «Тайге», — резко подчеркнул Эллерт и сел.

Петр Акепсимович вопросительно глянул на председателя.

— На «Тайге», помню, меня везли в девятьсот седьмом году на суд в Иркутск. Вместе со мной ехал…

Вера Игнатьевна и Эллерт не смогли сдержать улыбки. Помню это… Помню то… Ох, эти одряхлевшие политические деятели, живущие давно минувшими делами. Иногда казалось, что для Василия Николаевича Соколова куда важнее точка зрения его товарища по ссылке Игоря Ивановича в каких-то давних их спорах, чем проблемы, рассматриваемые на якутском Совете и, быть может, определяющие будущее города и само существование их власти. Соколов погружался в воспоминания. Эллерт даже заволновался: неужели этот облезший ссыльный лев запамятовал, какой вопрос он затронул? К счастью, на помощь пришел заместитель Соколова Игорь Иванович, лысый, близорукий старик, всегда внимательно следивший за ходом совещания.

— Послушай, Василий Николаевич, — довольно бесцеремонно прервал он председателя, — давай выясним, почему даже наиболее посвященные из Совета не были проинформированы о том, что произошло в Олекминске. Этот вопрос, естественно, я адресую капитану Бондалетову.

«Прекрасно, вот мне и не пришлось называть фамилию Бондалетова. Ход удался, даже в бильярде не всегда столь удачно складывается комбинация», — с трудом скрывая удовлетворение, просиял Эллерт.

— Да, капитан Бондалетов, я удивлен, что вы даже мне не доложили, что комиссар Шафран не соизволил выполнить распоряжение вышестоящих властей…

— Я считал, что вас, Василий Николаевич, поскольку вы отвечаете за край, где могли бы поместиться две Франции, вряд ли стоит беспокоить подобными мелочами, комиссия Центросибири вернулась в Иркутск, это самое главное, ну а то, что она не выехала, а отплыла, существенного значения не имеет.

«Что за наглость, чего доброго, этот облезший лев попадется на крючок, проглотив столь чудовищный комплимент», — передернулся от злости Эллерт.

— Да-да, конечно… — забормотал Соколов. — Вот именно… Вера Игнатьевна, кажется, просит слова.

— Я удивлена. Значит, капитан Бондалетов, великолепно осведомленный, что в Якутске подчиненные городскому Совету вооруженные силы располагают одной-единственной пушкой, считает мелочью, не заслуживающей внимания, потерю «Тайги»? — В выражении лица Веры Игнатьевны действительно что-то было от хищной птицы. — Но не это главное. На основании информации, которой я располагаю, комиссар Шафран под давлением масс сдал большевикам Олекминск, причем большевики вели широкую агитацию за освобождение города у него под носом. Таким образом он доказал комиссии из Иркутска, каким авторитетом он пользуется, а стало быть, и наш якутский Совет, представителем которого он является.

«Резко. Весьма резко», — в восторге подумал Эллерт. Эта женщина все больше влекла его к себе.

— Если я не ошибаюсь, кандидатуру Шафрана предложил капитан Бондалетов? — спросил, вернее, подтвердил Игорь Иванович.

— Шафран — преданный Совету человек, и действовал он в весьма сложной ситуации, под давлением толпы, — не скрывая раздражения, возразил Бондалетов.

— Стрелять надо было! Стрелять! — выкрикнул один из членов Совета. — Грабят! Разрушают! А полиция или, как там у вас, милиция капитана Бондалетова от страха поджимает хвост.

— В России стреляют в толпу уже много лет, а что это дало?.. Девятьсот пятый, двенадцатый, семнадцатый. Нам следует учить Россию демократии. Возьмите европейские страны. Надо начинать от самых истоков, с букваря, считайте, что мы пошли в первый класс истории.

В Игоре Ивановиче временами просыпался неистребимый либерал.

— Россия с ее прошлым, Россия, давшая миру Пушкина и Толстого, не должна ни у кого ничему учиться. Я бы сказал, она уже в университете истории, если вам угодны подобные сравнения.

— А помнишь, Игорь Иванович, как мы дискутировали в последний день далекого восемьсот девяносто девятого года…

«Шафран останется. И этот растяпа Бондалетов — тоже. А старцы из якутского Совета будут заняты болтовней», — злится Эллерт. Демократия, порядок. И если бы он собственноручно не взломал сейф на почте, у Совета не было бы даже тех четырехсот тысяч рублей, с которых начинали. Правда, Центросибирь прислала пятьсот тысяч, но ведь большевики, до того как их арестовали, успели спрятать сто тысяч.

Вера Игнатьевна посмотрела на Эллерта, ища у него поддержки. Капитан решил перейти в атаку. Он ждал, пока Соколов закончит свои воспоминания, о чем говорили ссыльные в Верхоянске в последний день девятнадцатого века.

«Ему пора браться за мемуары. Когда его приведут ко мне для подписания акта об отречении, придется посоветовать незамедлительно приступить к мемуарам, и особенно обстоятельно описать новогоднюю ночь конца прошлого столетия».

— У кого еще есть вопросы?

Эллерт, размечтавшись, не заметил, что комиссар закончил воспоминания. Однако, услышав вопросительную интонацию в голосе Василия Николаевича, капитан вскочил с места.

— Мне хотелось бы, уважаемый Василий Николаевич, выяснить, знаете ли вы, что вчера в городе вновь вышел большевистский «Бюллетень». Послушайте только, что пишут эти негодяи: «Бесправие по отношению к жителям Якутска, произвол властей, в тюрьму заключена вместе с тремя маленькими детьми товарищ Вилюйская, продолжаются аресты политических противников, грабежи, присвоение народного достояния…» Я слишком вас уважаю, Василий Николаевич, чтобы зачитывать то, что пишут о вас.