Белое и красное - [75]

Да, Эллерт по происхождению поляк. Но весьма неохотно вспоминает об этом. Подчеркивает, что мать у него русская и он похож на нее. Всегда говорит по-русски, хотя отлично владеет польским. Вера Игнатьевна достаточно знала жизнь и историю России и всегда отмечала, что обрусевшие иностранцы безоглядно отдают себя служению новой отчизне, не то что русские. Коренной русский знает, что Россия всегда есть и будет, и позволяет себе философствовать, размягчается, тогда как чужеземец, мечтающий слиться с новой отчизной, действует более решительно. Россия — это океан, она способна вобрать в себя воды многих и многих рек и не помутнеет, а что бурлит и гудит, так это от избытка сил. Обрусевший чужеземец не страшен ей. А те, кто думает иначе, не понимают величия России, ее культуры, истории, ее творческого гения.

Мысли о России отвлекли Веру Игнатьевну от Якутска и якутов.

— Безвредный?

— Чересчур безвредный, — повторила она. — До сих пор не нашли типографию.

Подпольная типография — это пятно на полицейском, тьфу, милицейском мундире Игоря Матвеевича. «В городе, где нет и десяти тысяч жителей, печатается нелегальный «Бюллетень Совета рабочих депутатов»! Красная газета в нашем городе!» — почти на каждом заседании якутского Совета кричал комиссар Соколов, не скрывая, что его возмущение и гнев направлены на коменданта якутской милиции Бондалетова. Бондалетов как-то обронил, что газетенка эта всего-то размером с листок тетради, стоит ли уделять ей столько внимания. Тут-то ему и досталось. Слово взял Игорь Иванович и прочел целую лекцию о значении и силе воздействия нелегального слова. Он начал с «Колокола»; вспомнил «Искру», даже то, что эпиграфом к ней взяты слова из известного стихотворения: «Из искры возгорится пламя».

— Почему вы молчите?

«Наступила на мозоль и не собирается убирать ногу. Где она, женская деликатность?» — с некоторым раздражением подумал Бондалетов.

— А мы напали на след этой типографии, уважаемая Вера Игнатьевна…

Они вышли на Большую улицу. В конце ее жил Эллерт, и это был единственный дом, в котором не производился обыск, когда по приказу Бондалетова милиция искала типографию. С остальными мало церемонились. Бондалетов сам руководил операцией, обшаривая каждый дом на Никольской и Малороссийской. Поступил сигнал, что типография находится где-то в этом районе. А сегодня пришел к нему тайком мулла-татарин и сообщил, что вблизи его дома, на окраине Якутска, в избе геометра Бессонова, по ночам собираются люди. Старик Бессонов не вылезает из церкви, сидит там с кликушами, ну а полицейский, тьфу, милицейский нюх подсказывает, что на сей раз они на правильном пути. Ночью произведут обыск… И уже завтра капитан Бондалетов доложит, что миссию свою он выполнил.

Чуть было не пустился в воспоминания о своей последней миссии. Покосился на Веру, не заметила ли случаем выражения его лица… Успокоился: кажется, всецело поглощена — разглядывает двор, где два якута из личной охраны Эллерта чистят оружие. Третий от калитки смотрел на приближающихся Бондалетова и Веру.

— Советую вернуться. Боюсь, Болеслав Янович не готов вас принять.

«На сегодняшний день у Эллерта все преимущества, — размышляла Вера Игнатьевна. — К тому же за ним Шнарев… Вот только бы перестал пить этот будущий якутский атаман».

— Проводите меня в типографию. Да не в ту, которую вы ищите. Мне надо глянуть на гранки статьи. Завтра должна выйти.

Вера печаталась в «Новой Якутии» под псевдонимом.

— И ты говоришь, это большая река? Да она не шире нашей польской Варты.

— Да и до Вислы ей далеко. Мелкая совсем.

— А на чем поплывем? На лодках?

Многие бойцы держались поближе к Чарнацкому — прошел слух, что он хорошо знает Лену. Вот один из бойцов разулся, вошел в воду, зачерпнув горсть песка, разглядывает, растирает на ладони.

— Посмотрите-ка на него, ну и жадина. Думает, золото найдет. Так оно тебя и дожидается!

Широкоплечий боец не обращает внимания на шутки. Зачерпнул в другом месте горсть гальки.

— У Якутска Лена шириной до десяти километров. Так что с Вислой не идет ни в какое сравнение. У нее притоки раза в два подлиннее Вислы — Витим, Олекма… Своими глазами увидите.

Чарнацкий понимает, что соотечественникам не очень приятно слышать, что Висле далеко до Лены. А Качмарека, внимательно слушавшего рассказ, как они на баржах поплывут вниз по Лене, больше всего удивляет, что, оказывается, в конце плавания они бросят баржи на берегу, а то и сожгут. А баржи-то — целое состояние. Никак не может в толк взять, переспрашивает, правильно ли понял.

— На таких вот баржах многие тысячи каторжников везли в Якутию. И мы первые свободные поляки, которые поплывут по Лене с винтовками в руках.

— Винтовки нам революция дала.

— А когда будем в Якутске?

Это уже Ядвига. После такого трудного перехода по тайге — ни следа усталости. Таня держится молодцом.

— Значит, торопится товарищ паненка к жениху? А откуда вы знаете, что он вас, товарищ паненка, ждет?

Бойцы добродушно подтрунивают над Ядвигой. Качмарек, хоть и записался в польскую революционную роту, все не может привыкнуть к новой манере обращения. Товарищ паненка. Умора просто. Может, еще скажет и товарищ помещик. Человек не очень образованный, но свой, а это главное.