Белое и красное - [73]

Чарнацкий договорился встретиться с Ольгой на берегу Ушаковки. Из дому он вышел первый и долго ждал ее, греясь на весеннем солнце, любуясь зазеленевшей Знаменской улицей. Ольга пришла без пальто, в том самом платье, которое было на ней в день его приезда в Иркутск. Правда, тогда, давно, на платье он не обратил внимание. Ольга была грустна, внутренне собранна, хотя они встретились, чтобы попрощаться перед его отъездом. «Она остается совсем одна в этом старом доме, — подумалось ему. — Сестры разлетелись в разные стороны». И чего эти нелепые мысли лезли ему в голову?

Ольга прильнула к нему.

— Куда пойдем?

— Я хочу быть с тобой, только с тобой.

Они шли мимо Знаменского монастыря.

— Давай зайдем на минутку, — неожиданно предложила Ольга.

Каменная ограда была разрушена. Чарнацкий удивился, почему Ольга ведет именно туда. Но, увидев два мраморных надгробия, все понял. Это были могилы Екатерины Трубецкой, жены декабриста Сергея Трубецкого, и их детей — Никиты, Владимира и Софьи.

Чарнацкому вспомнились могила Пилевского — сколько таких могильных холмиков развеет ветер или поглотит тайга.

— Она добровольно поехала за ним в ссылку. И здесь умерла. Видишь, видишь, какие мы…

Она не объяснила, к кому относится «мы». Мы — женщины? Мы — россиянки? А быть может, просто «мы», когда любим?

— Ты вернешься ко мне? Поклянись. Я тебя никому не отдам. Пусть с тобой едут другие, но только я с тобой… я буду с тобой там.

Аккуратненькая старушка из тех, кто даже во время войн, бурь и революций заботятся о чужих могилах, приводила в порядок могилы декабристов. Она с интересом разглядывала парочку, забредшую сюда, в ограду монастыря.

— Идем, — Ольга взяла его под руку. — Пойдем к реке. Я хочу быть с тобой, только с тобой.

Спустились к Ушаковке. Но Ольга почему-то думала об Ангаре.

Под вечер Чарнацкий пошел попрощаться с адвокатом. Когда Чарнацкий сблизился с Рыдзаком и Лесевским, он заметно охладел к адвокату — но окончательно отношения не порывал. Последний раз он был у адвоката вскоре после стычки с чехами. Надо сказать, даже Рыдзак, встречаясь на улице с майором Свенцким, у которого он увел большую часть солдат и вместо него принял командование, обменивался с ним парой слов. Еще не было пролито между поляками, живущими в Иркутске, крови, а только она разделяет людей по-настоящему и навсегда.

Адвокат был в прекрасном расположении духа. И не скрывал почему. Он считал, что вопрос занятия Сибири войсками Антанты предрешен, ведь кто-то должен не допустить хозяйничанья немцев в России. Инцидент с чехами капитана Новака он рассматривал как предвестие более серьезных событий: он слышал, чехи в нескольких пунктах перерезали линию железной дороги.

— А ты, Ян, в такой момент… У тебя была возможность выйти из игры. И вдруг, когда власть большевиков вот-вот падет, ты надеваешь шапку со звездой… Еще месяц-два, и в Иркутске не будет Центросибири, не будет этих безграмотных комиссаров.

— В Центросибири собрались образованные и умные люди, — начал Чарнацкий и умолк, адвокат прекрасно знал председателя Центросибири, знал и Уткина, за публикациями которого в газете следил. — Вы не можете меня обвинить в том, что я приспособленец, ибо не хуже меня знаете о положении дел у большевиков.

— Я просто считаю тебя конченым человеком. Волосы у меня на голове шевелились, когда я читал заявление этой вашей польской революционной роты. Прочел его в этой… газетенке «Власть труда».

Письменный стол адвоката был завален всевозможными газетами.

— Ведь ты знаешь, у меня в конторе всегда был идеальный порядок. Но когда эта твоя справедливая власть… А-а, вот… Трудно представить, что вначале это было написано по-польски, а потом уж переведено на русский. «Мы, поляки-интернационалисты, протягиваем вам руку братской помощи и готовы пролить свою кровь за русскую революцию, умереть за нее… Мы верим, что ваше дело — это наше дело, ваша победа — это наша победа».

Адвокат отбросил газету.

— Безумцы… И ты тоже принимал эту… эту присягу?

— Обстановка в настоящий момент в России и здесь, в Сибири, несмотря на некоторую запутанность, ясна. С одной стороны большевики, а с другой — те, кто борется против них. Против большевиков выступает и атаман Семенов, и белые офицеры, которые уже сейчас мечтают о России до Вислы, а то и еще дальше.

Чарнацкий редко спорил с адвокатом. Он давно убедился в бессмысленности таких споров.

— Я всегда считал тебя польским патриотом, Ян. Но для меня не секрет, этот ваш председатель, этот польский комиссар Лосевич или Лесевский, абсолютно лишен национальной гордости и…

Адвокат не сразу заметил, как непроницаемо лицо Яна. Он поспешил переменить тему.

— Очень хорошо… очень хорошо с твоей стороны, что ты зашел проститься. А я даже чаем не могу тебя угостить, а о кофе в теперешние времена и говорить не приходится. Подожди минутку… Ты абсолютно прав. Политика политикой, а старое знакомство — настоящее знакомство. Прости, я сию минутку.

«Зачем я пришел сюда?» — корил себя Чарнацкий. Разве есть у него какие-либо сомнения относительно сделанного им выбора? Только эта дорога ведет в Польшу. Пусть долгая, но единственная. Может, кратчайшая в самом деле лучше. Да будет Польша такой, какой будет, лишь бы была. Пусть будет! Неужели может быть плохим государство, возникшее в результате таких страданий и надежд? Из ожесточенной, мужественной борьбы? А где окажутся такие, как председатель Тобешинский, майор Свенцкий?