Белое и красное - [70]

Штаб генерала Таубе охраняли венгры. Рыдзак и Лесевский разговорились со знакомым начальником охраны. Неожиданно раздался цокот копыт, к штабу на рысях подъехали два красногвардейца в черных кожаных куртках. Заметно было, что они нездешние — уж больно загорелые. Возле штаба — непрерывное движение: одни входили, другие выходили, но редко кто подъезжал с таким шиком. Чарнацкий обратил внимание на мужчину в пенсне, чем-то напоминавшего Юрьева. К красногвардейцам, привязывающим лошадей, внимательно присматривался Рыдзак.

— Послушай, товарищ, — обратился он к одному из них, — если не ошибаюсь, то ты… ты… кажется, Скоробогатов…

— Что-то я тебя не припоминаю… Хотя погоди… Моряк?..

— Моряк, браток. Севастополь. Вместе в ноябре девятьсот пятого года в восстании…

Скоробогатов шагнул к Рыдзаку, они обнялись, оба коренастые, плотные.

— Погоди… столько лет прошло… погоди. Ты, случаем, браток, не тот поляк, из Варшавы?

— Значит, и ты меня, Скоробогатов, не забыл? Да, Рыдзак моя фамилия.

Они еще крепче сжали в объятиях друг друга, расцеловались. Принялись вспоминать друзей, офицеров, названия улиц, кораблей: Антоненко, лейтенант Шмидт, «Очаков», «Святой Пантелеймон»…

— Вот как бывает, Рыдзак, — сказал Скоробогатов. — А теперь у меня заместитель — поляк. Познакомьтесь, товарищ Даниш. Хоть вид у него чересчур интеллигентный, он свой. Вот уж никак не ожидал друга-моряка с Черноморского флота здесь встретить, скорее, мог надеяться на то, что атаману Семенову собственноручно башку прострелю… Такая встреча! Трудно представить. Добивать атамана наш отряд, кажется, уже опоздал, да и чехи сдались, не успели мы их протаранить нашим бронепоездом. Похоже, придется нам в Иркутске якорь бросать.

— Отряд? А каким отрядом ты командуешь? Морским? Поляки у тебя еще есть или только один?

Хоть встреча с приятелем и взволновала Рыдзака, однако не настолько, чтобы забыть, с какой целью он шел к Таубе.

— Товарищ Скоробогатов — командир Люботинского партизанского отряда, организованного для борьбы с контрреволюцией. Есть у нас и русские, и украинцы, и поляки, и венгры, и представители других народностей.

— Партизанского? — В голосе Рыдзака прозвучала неуверенность.

— Ты думаешь, Скоробогатов командует каким-то сбродом? — возмутился бывший моряк. — Отряд готов выполнить любое задание Советской власти. Вот, смотри.

Он вытащил из планшета бумагу и протянул Рыдзаку. Тот развернул и вслух прочел:

— «Омский штаб Красной Армии настоящим удостоверяет, что Люботинский партизанский отряд под командованием товарищей Скоробогатова и Даниша, принимая участие в маневрах, прошел боевую проверку и является настоящей боевой единицей».

Рыдзак вернул документ и, подмигивая Лесевскому, добавил:

— Ты сказал, тебе не улыбается стоять в Иркутске на якоре? Тогда давай вместе зайдем к Таубе, я кое-что интересное тебе предложу…

После бегства Ирины Таня перебралась в ее комнату, где жила Ядвига. В последнее время они очень сдружились. По вечерам по-прежнему в гостиной пили чай, и казалось, в доме Долгих ничего не изменилось: три молодые женщины, Капитолина Павловна, пышнотелая, будто сошедшая с картины Кустодиева, и Петр Поликарпович.

Петр Поликарпович за год сильно изменился, стал заметно ко всему равнодушен, внешне неопрятен, не заводил разговоров о политике. Все чаще от него попахивало наливкой. О, если бы классы, обреченные историей на вымирание, так легко сходили со сцены, как капитулировал Петр Поликарпович!

Капитолина Павловна, напротив, сохраняла стойкость и упорство. На ее плечи теперь легли все заботы по дому. В жизни каждой семьи даже в спокойные годы наступает такой момент, когда дочери покидают дом. Капитолина Павловна по-женски воспринимала мир и к бегству Ирины отнеслась трезво. Разве мало дочерей убегало и убегает к женихам? Любовь. Вот хотя бы эта полька. Бросила отца, матери у нее, бедняжки, давно нет, — и в широкий мир. Капитолина Павловна теперь часть своей любви к Ирине перенесла на Ядвигу, в этом проявилась та огромная, российская, сибирская бабья доброта, которая в годы лихолетья, поражений и войн, когда все вокруг захлестывает гнев и ненависть, поддерживает, дает силу, а порой спасает жизнь. И что бы ни говорили, и что бы ни писали, только ненависть не способствует жизни. За ненавистью идет смерть.

Стараниями Капитолины Павловны появился в доме Долгих поросенок, потом — коза. И почти городской дом с небольшим огородом превратился в сельскую усадьбу с присущими ей хлопотами: доение козы, кормление поросенка, уборка навоза. Капитолине Павловне вспомнилась, наверное, молодость, и было что-то символичное в том, что дом Долгих отдалялся от города.

В самый последний момент на мосту, ведущем на Знаменскую, он узнал Таню. Остановился.

— Вы, кажется, хотели мимо меня пройти. Уже не узнаете, Ян Станиславович?..

Но на этот раз не добавила, как всегда, по-польски. «Где пан был, когда пана не было?» Он почувствовал, ему не хватает именно этих слов, хотя с тех пор, как Ядвига поселилась в доме Долгих, он мог вдосталь наговориться на родном языке.

— Честно сказать, я решил, что вы избегаете меня. Поэтому был так удивлен, узнав, что вы пытались вступить…