Белое и красное - [26]

— Эти — обычное хулиганье. По их глазам я понял, что они еще не перешли черту… Ну а если не перешли, не станут же из-за нескольких рублей…

— Не перешли?

И Чарнацкий вдруг понял, что этот странный человек заинтересовал его. В конечном счете сколько раз он попадал в подобные ситуации, когда ему угрожали, и он должен был пускать в ход свою ловкость и силу, что, пожалуй, не стоило придавать значения случившемуся. Рыжий, отлетевший в кусты, пришел в себя, сел, тряхнул головой, потер скулу.

— Эти еще не убивали, — продолжал незнакомец. — Кто прошел через это, того сразу видно. Смотрите, убегает, негодяй!

Рыжий детина неожиданно для Чарнацкого, который старался не выпускать обоих бандитов из поля зрения, вскочил и бросился наутек через заросли лозняка.

— Смылся. А дружка бросил.

Незнакомец сказал это так, будто осуждал рыжего за его неблагородный поступок. Чарнацкого, около трех месяцев просидевшего с уголовниками, поведение рыжего не удивило.

Пострадавший вытащил платок, стер глину со лба, тщательно вытер руки и подошел к Чарнацкому.

— Мое имя Юзеф… Юзеф Лесевский, — и, как бы объясняя свою заминку, добавил: — Не привык пользоваться своей фамилией. Пытаюсь ее произнести, а на языке вертится подпольная кличка. Спасибо. Поражен вашей силой и, если говорить честно, немного завидую вам.

И хотя все поведение этого человека было не совсем объяснимо, Чарнацкого не переставала удивлять его сдержанность и полное отсутствие эмоций. Даже встречу с соотечественником воспринял как должное. Но позером Лесевский не был. Позеров Чарнацкий за версту видел.

— Ян Чарнацкий.

Они возвращались вместе. На обратном пути Лесевский то и дело незаметно оглядывался.

— Да вы не бойтесь. Сомневаюсь, чтобы им захотелось еще раз связаться с нами. Думаю, наши аргументы убедили их.

— С вами-то наверняка не захотят… Только дело не в них, от своих привычек никуда не денешься. Я еще не уяснил себе, что агенты охранки ходят без работы.

— Уж если вы такой конспиратор, почему, выйдя из тюрьмы, сидите в Иркутске? Многие уезжают в Петербург, в Москву, в Омск, наконец.

— А я вот по выходе из Александровского централа ничего лучшего не мог придумать, как заболеть. Революция открыла для меня ворота тюрьмы, а больница только и ждала, чтобы запереть меня там. К тому же в вашем Иркутске во всех больницах решетки на окнах. В результате я продвинулся к цели всего на сто километров. За четыре месяца, имея в виду российские просторы, это слишком мало.

Чарнацкий, сколько себя помнил, ни разу не болел. И то, что иные считали твердостью характера или самообладанием, проистекало от здоровья. Такие люди, как Лесевский, выдержавшие тюрьму, ссылку именно благодаря силе воли, внутреннему горению, нравились ему, в них он чувствовал напряженность, беспокойство, иногда даже стремление к самоуничтожению, то есть то, что его натуре было совершенно чуждо. Он восхищался такими людьми. Но до конца понять их не мог.

— Я только вчера приехал в Иркутск.

Лесевский посмотрел на Чарнацкого с большей симпатией.

— А я-то думал, вы представитель здешней польской колонии. Сколько у них здесь провинциализма и убожества!

Нет, действительно трудно предвидеть реакцию этого человека. Конечно, очень больного человека. Чарнацкий старался идти медленнее, чтобы Лесевский поспевал за ним.

Они подходили к понтонному мосту. Ангара опять изменила цвет, сейчас она казалась почти малахитовой, особенно в тех местах, где течение было более спокойным. Свистнул паровоз, напомнив, что это не Якутск. Там только Лена связывает город с миром, она же на долгие месяцы отрезает от мира.

— Значит, вы уезжаете из этого кошмарного Иркутска? — спросил он Лесевского.

Лесевский стоял, смотрел на быструю, неукротимую реку и ответил едва слышно:

— Я остаюсь. Во всяком случае, до осени. Революцию надо делать не только там, где есть взрывчатый материал, в Петрограде или в Москве. Здесь живут несколько стоящих товарищей, и мы решили не допустить, чтобы судьбу поляков решали такие люди, как Тобешинский, председатель Комитета. Мы уже ведем работу среди поляков в лагерях для военнопленных…

— А я только вчера приехал из Якутска. Вернее, из Качуги, был в ссылке в Якутске. И совсем не ориентируюсь в здешних группировках.

— Значит, вы приехали с Орджоникидзе и Юрьевым? — В голосе Лесевского послышалась заинтересованность.

Оживленно разговаривая, они свернули к городу. Постепенно Чарнацкий познакомился со взглядами своего собеседника. «Прислужники империализма» — это он сказал о ППС-фракции[7]. «Правительство империалистической буржуазии гонит на бойню рабочих и крестьян — русских и поляков» — о Временном правительстве. «Это первый этап всемирной революции, которая принесет освобождение Польше от социального и национального гнета» — о Февральской революции.

Лесевский, когда они вышли на Главную улицу, шумную и людную, преобразился до неузнаваемости. Жестикулировал, задавал вопросы, сам же отвечал на них. «Видимо, толпа возбуждающе действует на него», — решил Чарнацкий. Значит, этот людской поток, движущийся в направлении вокзала, такой разнообразный и неспокойный, как вся теперешняя Россия, — творец истории?