Белое чудо - [5]

Больше зрители никому не кричали «браво!». Наоборот, чем дальше развивалось действие, тем веселее становилось в зале. Знаменитый Андрей Львович Персиков, глядя на Гришку, хохотал своим раскатистым басом и приговаривал:

— Ах, негодяй! Это он карикатуру на меня!.. Ну, я ему!

Юля с отвращением поцеловала Гришку материнским поцелуем и под смех зрителей облегченно убежала со сцены. Таня дрожащим от ужаса голосом произносила: «Да, господин гауляйтер!», «Слушаю, господин гауляйтер!». Блокнот дрожал в ее руках, и она была похожа просто на школьницу, трясущуюся в ожидании двойки. Гауляйтер, в огромных очках, с сигаретой в зубах, то и дело косился в зал, где его папа, Иосиф Матвеевич, качался из стороны в сторону от смеха.

Спектакль окончился. Артисты наскоро разгримировались и вновь соединились со зрителями. Наступило время расставания, уже шофер ходил вокруг автобуса и поглядывал на часы.

Так не хотелось расставаться, так много еще нужно было рассказать друг другу... Может, поэтому никто и не вспомнил про Аню Горчакову, которая опять куда-то убежала. Только перед сном, уже лежа в постели, Юля сказала:

— Если честно, то мы все играли отвратительно, кроме Аньки.

Аня махнула рукой:

— Я тоже играла не лучше. И главное, ничего я самой себе не доказала.

— А мне доказала, — сказала я.

Теперь, когда я хожу в театр смотреть Аню, прекрасная ее игра каждый раз по-новому меня восхищает. Но все-таки самым сильным остается восхищение от ее игры, которое я испытала в свои четырнадцать лет. Именно тогда, мне кажется, Аня выдержала самый трудный экзамен на актрису.

Девушка из маленькой таверны

Я шла узкой межой через поле еще не пожелтевшей пшеницы. Мне навстречу дул теплый ветер, Я раскинула руки, и колосья с обеих сторон защекотали мои ладони.

Что происходит со мной в последнее время? То плакать хочется без причины, то вдруг радость нахлынет, отчего — сама не знаю. Я шла и пела: «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан... » — и переносилась в мир благородных пиратов, красивых девушек, шхун, бригов. Она захватывает, эта песня. В ней есть таинственность.

...Каждый год с попутными ветрами

Из далеких африканских стран

Белый бриг, наполненный дарами,

Приводил суровый капитан...

Мне легко и свободно, потому что я одна и никто меня не видит.

Тропинка круто спускается вниз, в овраг. Чуть сбоку от тропинки — ствол упавшей березы как мостик. Я взобралась на этот ствол и, балансируя, пошла по нему до того места, где он расходился надвое. Села в развилку, откинулась на упругие ветки. Надо мной проплывало облако, похожее на белый бриг.

Нужно возвращаться в лагерь, но мне хочется еще хоть немножко продлить ощущение беспричинного счастья. Да, именно счастья, хотя на самом деле счастье — это, наверное, что-то совсем другое. Но как же тогда назвать это состояние спокойного блаженства, похожего на короткий отдых перед прыжком в новые, неспокойные ощущения, которыми стала так полна моя жизнь?

Я возвращалась из деревни Дровнино, где снимала дачу моя тетя. Каждый день после полдника я ходила к ней пить молоко, которое она специально для меня покупала. А сегодня тетя Нина сказала:

— Ты похорошела!

Мне так важно услышать эти слова! Еще недавно я почти не думала о своей внешности. Ну, может, и раньше немножко думала, но не так. Без этих мучитальных переходов от надежды к полной безнадежности. Со жгучим желанием понять: какая я?..

— И загар тебе к лицу, — сказала тетя Нина. — Небось, уж и мальчишки ухаживают?

— А ну их! — ответила я, как бы давая понять, что мальчишки-то ухаживают, да вот меня-то они не очень интересуют.

Тетя Нина шутливо погрозила мне пальцем.

Значит, глядя на меня, все-таки можно предположить, что за мной ухаживают мальчишки! Пусть на самом деле это не так, но, значит, это может случиться! «Я похорошела! — пело во мне. — Я похорошела!»

...И она с улыбкой величавой

Принимала ласково привет,

Но однажды гордо и лукаво

Бросила презрительное «Нет!».

Чем же он ей не угодил, этот суровый капитан? Такой обветренный, высокий и стройный, с седыми висками? Я бы на ее месте, не раздумывая, ответила «Да!» и стала бы вместе с ним бороздить океаны.

...Он ушел, спокойный и суровый,

Головою гордой не поник,

А наутро чайкой бирюзовой

Уходил к востоку белый бриг...

Я почему-то, без видимой связи о песней, стала думать про Надю. Эта девочка появилась в нашем пионерском лагере несколько дней назад. Она была очень красивая: две черные косы, сросшиеся брови, прямой нос, темный пушок над верхней губой. В столовой ее посадили за наш стол. Я очень не хотела этого, но меня никто не спросил. А не хотела я этого потому, что за нашим столом кроме меня и косенькой, болезненной Нины Авдотьиной сидел Саша, капитан футбольной команды. И я ни с кем не хотела его делить, по крайней мере в столовой. Нина в счет не шла. За столом я была вне конкуренции. До той минуты, когда за наш стол посадили Надю. Она ела с отсутствующим видом, думала о чем-то своем, несомненно очень важном и значительном. Отдала Нине свою булочку от полдника, объяснив:

— Мне нельзя сдобы.

Она ни на кого не смотрела, сидела, потупив взор, как восточная принцесса.