Беллини - [98]

«Когда господу богу стало угодно, — продолжает поэт, — тогда музыкант наконец-то и появился. Но время уже ушло, и другие обязательства, которыми я не мог пренебречь, вынудили меня отказать ему в моем сотрудничестве. Однако он так упрашивал меня, так уговаривал, а я, имея с ним дело, привык идти и на большие жертвы, то все же согласился и принялся сочинять оперную трагедию под названием «Кристина, королева Швеции».

Но мы-то знаем, что сюжет «Кристины» был выбран только в конце сентября, и Романи обещал дать Беллини первые стихи 8 октября. В течение этого же месяца сюжет был заменен — с обоюдного согласия они решили обратиться к «Беатриче ди Тенда».

«В одно прекрасное утро, — продолжает Романи, — Минерва Беллини снисходит к нему и подсказывает сюжет «Беатриче ди Тенда», а в другое еще более прекрасное утро моя любовь к Беллини и мое уважение к его Минерве вынуждают меня пойти на еще одну жертву: согласиться на новый сюжет. Я откладываю начатое прежде либретто, хотя некоторые эпизоды из него я мог бы опубликовать, если бы тоже любил заставлять плакать камни…»

Однако Романи и тут лжет: он не написал для «Кристины» ни единой строчки, иначе его вдова, еще более мелочная, чем он сам, непременно обнародовала бы их, как сделала это после смерти мужа с теми стихами к «Сомнамбуле», «Норме», да и к «Беатриче ди Тенда», какие Беллини просил переделать или напрочь отклонил.

Очевидно, под Минервой Беллини Романи подразумевает Джудитту Турина, которая согласилась помочь уговорить его заменить сюжет. Этот более чем откровенный намек — вопиющая бестактность. Мы знаем, что сославшись на изменение сюжета, либреттист не прислал музыканту ни единой строчки, и Беллини, приехав 8 декабря в Венецию, «был в отчаянии от того, что поэт не дает мне стихов». Однако, по уверению Романи, все выглядело иначе.

«Пока я занимаюсь «Беатриче», Беллини уезжает в Венецию и в благодарность за мое согласие обрушивает вину за промедление на мои бедные плечи. Я находился далеко, — комментирует несчастный страдалец от капризов этого мальчишки, — а тот, кто далеко, не в силах опровергнуть ложь. Импресарио, не ведавший, как обстоит дело, обратился к властям, и вот, к стыду маэстро, меня вызывают в миланскую полицию, и возникает мой протест (а не извинения) по этому поводу».

Ни протеста, ни извинений, как мы знаем, не было, а существует подписанная поэтом официальная бумага, где он объясняет, что причиной задержки явилась «занятость, — это его подлинные слова, — в миланских театрах», а отнюдь не капризы Беллини. Не исключено, что либреттисту предложили как можно быстрее связаться с композитором. Но Романи предпочел изменить некоторые детали.

«Тогда я спешно отправляюсь в Венецию и прошу объяснить, чем вызвано подобное коварство. Маэстро обвиняет импресарио, импресарио — маэстро. Льстивые слова одного, тяжелый вздох другого успокаивают меня, и я запираюсь в своем доме…» Да, запирается в своем доме, чтобы вскармливать злобу, которая переполняла его, пока он находился в Венеции, и которая вскоре переросла в ненависть — ненависть безудержную, выплеснувшуюся в финале статьи обвинением — сгустком грубости, злобы и яда.

«На что, собственно, рассчитывает теперь Беллини или кто-то, стоящий за ним? — взрывается гневом Романи. — На то, что время движется для поэта иначе, нежели для маэстро? Что прошедшие месяцы потеряны только для него одного? Что лишь ему проданы мое время, моя личность и мой мозг? Что я должен оставить всякую другую работу и заниматься его либретто, как будто двенадцать тысяч франков, предназначенные ему, попадут в мой кошелек? И если он писал музыку второпях, то и я сочинял стихи спешно, страдая каждый день от его капризов и от тирании его музыки. И если эта его музыка не имела успеха, на который он рассчитывал, какой смысл залечивать свои раны, обвиняя меня в потере времени, тогда как виноват во всем только он один. Опера написана в три месяца? — продолжает Романи. — Так ведь это же свинство, сработанное в три месяца. Пусть утешится Беллини — одним ударом топора дерево не повалить. Что ему от этой неудачи? Остался без денег? Двенадцать тысяч франков он получил. Остался без славы? Так его ждут милорды на Темзе. Испорчена репутация? В глашатаях недостатка нет. Друзья, причем весьма влиятельные, у него есть, и автор письма, на которое я отвечаю, — прекраснейший пример тому, и да ниспошлет ему бог здоровья, дабы он служил вечным образцом театрального благородства».

Этой припасенной для конца ядовитой стрелой, нацеленной прямиком в «друга», написавшего письмо, поэт завершает свое публичное выступление. Но мы полагаем, если кто-нибудь и нуждался в уроке благородства и честности, так это сам Романи.

Беллини прочитал ответ Феличе Романи, когда заканчивал сборы перед отъездом в Лондон. Хорошо зная заносчивый и вспыльчивый характер поэта, он мог ожидать от него многого, но никак не столь кровожадных оскорблений, которые унизили маэстро, вызвав громкий резонанс в Милане, к тому же поэт не довольствовался публикацией в газете — он не ленился и устно распространять свои выпады против Беллини всюду, где только было возможно.