Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась - [75]

Это здание пятнадцатого века служило детским приютом. Сбор средств на строительство заведения начался в 1419 году, с пожертвования «купца из Прато», после чего его курировала Шелковая гильдия Флоренции. Именно на ее деньги Брунеллески спроектировал самый гармоничный памятник архитектуры Ренессанса. Оспедале дельи Инноченти стал первым в мире светским заведением, полностью посвященным маленьким детям, централизовав таким образом деятельность, которая до этого осуществлялась богадельнями Флоренции и ее провинции.

Поступивших детей регистрировали, направляли к кормилицам, а затем им давали образование и место в обществе в роли подмастерьев или прислуги. И по сей день множество флорентийцев носят фамилию Инноченти как память о том, что их предки происходили из этого заведения, которое и теперь оказывает социальную помощь детям города.

В те дни я много думала о детях. Бернардо был отцом, и этот факт я не могла игнорировать. Приближалось Рождество, и у меня кружилась голова при мысли о том, какие сложности у него возникнут с организацией праздника – ведь он был дважды разведенным отцом. До сих пор я даже умудрялась извлекать пользу из существования его двух семей – благодаря им наше время было четко распределено, и в перерывах между встречами я могла заниматься своими делами. Я часами писала, ходила на рынок, гуляла по городу, поддерживала связь с друзьями, выискивала новые достопримечательности вроде этой. До сих пор все шло хорошо. Я написала три главы, отшлифовала их как следует и вместе с предложением о публикации направила своему агенту. И вот вчера она ответила мне, взволнованно сообщив, что моей книгой заинтересовалась пара издательств.

«Я уверена, что в будущем году этот интерес превратится в сделку, – писала она. – Правда замечательная перспектива на новый год?»

Я поспешила к Луиго, чтобы поделиться с ним хорошей новостью, он открыл просекко, и мы протанцевали весь вечер. Бернардо уже уехал вместе с девочками, и я не успела ему сказать. И теперь радовалась этому: мне нужно было время, чтобы подумать. Теперь, когда на горизонте появилась перспектива публикации книги, мои сомнения в рациональности дальнейшего пребывания во Флоренции усилились.

Я вошла в клуатры – один для мужчин и один для женщин. Они представляли собой внутренние дворики, обрамленные лоджиями, с лимонными деревьями в терракотовых горшках. Я заметила, что клуатры были расположены по-мусульмански – большой, мужской, клуатр сразу при входе в Оспедале, в то время как женский, который был длиннее и уже, находился в глубине здания; таким образом обеспечивалась защита детей и женщин, как в наших старых зданиях в Иране. Мужской же клуатр располагался ближе к внешнему миру. Архитектура Брунеллески отражала ту, с которой я уже была знакома благодаря Ирану, – те же сводчатые арки, лоджии с колоннами и внутренние и внешние дворы, разделенные по половому признаку.

Я ненадолго задержалась под сводами женского клуатра. В длинном пустом дворе тихо лил мягкий дождь. Я представляла, как идут по переходам сестры, неся на руках покинутых детей. В музее Оспедале я завороженно смотрела на ранние полотна Боттичелли, как будто излучающие золотистый свет; на «Поклонение волхвов», шедевр Доменико Гирландайо, и на восхитительную Мадонну с Младенцем в сине-белых тонах работы Луки делла Роббиа. Но особенно мое внимание привлек стеклянный ларец с вещами, оставленными вместе с младенцами. Все они датировались первыми годами работы заведения и представляли собой удивительный набор предметов из повседневной жизни эпохи Возрождения: маленькие кожаные закладки, подушечка в форме сердца, сшитая грубыми стежками, расколотая монета – то, что семья младенца могла дать ему с собой, талисманы и опознавательные знаки, которые могли помочь матери найти своего ребенка, если вдруг она решит это сделать.

Эти предметы поразили меня – в них было столько надежды и душевной боли, они были свидетельством позора и бедности, и величайшей жертвы. Крошечный кусочек кожи или осколок медали, сердце, сделанное из обрезков ткани, – такие незначительные сами по себе, но такие бесценные для матерей, что многие столетия назад клали эти потускневшие сокровища рядом с детьми, которых оставляли для лучшей жизни, надеясь, что когда-нибудь какое-нибудь чудо или счастливое стечение обстоятельств позволят им найти их, узнать по сердечку из тряпок, висящему на грязной ленте. Словно перенесясь на пять столетий назад, я оплакивала этих женщин, их потери и любовь, что они вложили в эти невзрачные вещицы.

Вернувшись в женский клуатр, я присела на скамью и долго сидела молча, стараясь унять эмоции. Все мысли, которых я обычно избегала, охватили меня. Я думала о неумолимо тикающих биологических часах и спрашивала себя, хочу ли иметь собственную семью, своих детей. В голове снова зазвучал мамин голос: «Когда ты уже остепенишься и обзаведешься семьей? Тебе ведь тридцать семь, скоро будет поздно!»

Биологические часы… Никогда прежде я их не слышала. Или не обращала внимания на их тиканье. Наверное, у всех нас они есть, но где были мои? Всю свою юность, лет до тридцати, я не вылезала с вечеринок и хохотала всякий раз, как кто-нибудь спрашивал, есть ли у меня дети. «У меня?!» – пораженно переспрашивала я. Сама мысль о том, что меня могут по ошибке принять за взрослую, повергала в шок. Если мои часы и тикали, я все равно не услышала бы их – слишком громкими были басы в динамиках на дискотеке.