Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - [255]

Ей не пришлось трудиться. Шаваль не просто намотался на палец — он завязался в узел, закрутился кольцами, заплелся, как макраме. Глаза у него вращались, как пропеллеры, а губы сложились в причудливую гримасу — кривую ухмылку болезненной страсти.

Когда у человека дела идут плохо, это тут же сказывается на внешности. Шаваль сидел сгорбившись и выглядел вялым, обмякшим, поникшим. Но при виде Гортензии кровь заструилась у него по жилам вдвое быстрее, и по всему телу пробежала нервная дрожь. Она была еще красивее, чем ему помнилось.

Шаваль привстал со стула. Ноги у него тряслись и подгибались. Он смотрел на Гортензию во все глаза, и в лицо ему словно летели снаряды. Он тяжело, прерывисто дышал, глаза так и выкатывались из орбит. «Боже, — думал он, — ведь когда-то она была моя! Я наваливался на нее всем телом, насаживался на нее, мог ее мять и тискать, водить языком по ее груди, по нежному, упругому животу…» Ему словно разом снесли голову или выстрелили по нему из пушки. Он был не в состоянии мыслить трезво. Больше всего ему хотелось изо всех сил прижать ее к себе, и он судорожно вцепился в белую скатерть.

— Рада тебя видеть, — обронила Гортензия, усаживаясь в плетеное кресло.

— А я-то как рад, — с трудом выговорил Шаваль. Во рту у него пересохло, словно он долго жевал гипс. — Когда ты мне позвонила, я ушам своим не поверил.

— Хорошо, что у тебя тот же номер!

— А когда ты вошла, я… Я…

Он запинался. «Какое ничтожество», — подумала Гортензия. Ну, управиться с ним будет легче легкого. Он же совершенно собой не владеет, даже неинтересно! Не о чем будет рассказать Младшенькому. Гортензия была разочарована, но испытывала и некоторое облегчение. Мало ли, неизвестно, так ли уж хорош план Младшенького. Ей не хотелось строить из себя следователя и блефовать, чтобы выпытать правду. Инстинкт подсказывал ей другое: лучше сыграть на его сладострастии, посулить приманку, а там разом набросить ему петлю на шею. Ей ли не знать, что он за гусь!

Она сладко потянулась, раскинув длинные обнаженные руки и выпятив грудь, и заявила:

— Вот решила поинтересоваться, как у тебя дела… Я тут о тебе вспоминала и подумала: что-то давно о тебе не слышно.

Шаваль чуть не задохнулся от восторга. Она о нем вспоминала! Она его не забыла! Да не сон ли это? Он забормотал слова, которые всегда на устах у влюбленных:

— Ты обо мне вспоминала! Ты обо мне вспоминала! Господи! Ты обо мне думала!

— Что же тут удивительного? Ты мой первый возлюбленный. Разве можно забыть первую любовь?

— Я был твоей первой любовью! Твоей первой любовью! А ты мне тогда даже не сказала! Твоей первой любовью!

— Как будто тут нужны слова, — жеманничала Гортензия, поигрывая локонами.

— Господи, а я и думать не думал! Какой же я был осел!

— Неужели ты совсем не понимаешь, каким языком говорит женщина, когда она влюблена?

Шаваль смотрел на нее в растерянности. У него дрожали руки.

— Ты как все мужчины. Видишь что видишь, слышишь что слышишь, а дальше и не заглядываешь. А мы-то ведь прячем правду за ложью, алмаз в грязи…

И Гортензия, надув губы, напустила на себя оскорбленный вид. Какая черствость, какое непонимание! Она повернулась в сторону других столиков — в профиль она смотрелась еще привлекательнее.

— Прости меня, Гортензия, прости…

«Господи, ну что он несет, сколько можно!.. Пора сворачиваться, иначе он тут, прямо у меня на руках, концы отдаст».

Она снова встряхнула тяжелой копной волос и улыбнулась:

— Ладно, забудем. Все равно это дело прошлого.

Шаваль посмотрел на нее, как побитый пес. О нет! Какое там дело прошлого! Он хочет снова сжать ее в объятиях, прижать к себе, вымолить прощение за то, что был так слеп, глух, недалек. Он на все готов, лишь бы она вернула ему свое расположение. Он протянул руку и схватил ее запястье. С великодушием женщины, которой ведома добродетель прощения, Гортензия не сопротивлялась. Шаваль страстно сжал ее руку и обещал, что больше никогда, никогда не посмеет сомневаться в ней.

— Я совершенно потерял из-за тебя голову, Гортензия!

Та легонько погладила его по руке: ничего, мол, страшного, бывает.

— Знаешь, странное все-таки чувство, — продолжал Шаваль, глядя на нее влажными глазами.

Кошмар, содрогнулась Гортензия, он того и гляди разревется. До чего же мерзкий тип!

— Я уже привык думать о тебе в прошедшем времени… Думал, больше тебя не увижу.

— Почему же?

— Ты так скоропалительно исчезла!

— Я все делаю скоропалительно, — согласилась она, — возраст такой.

Вот так! Напомним лишний раз гражданину про разницу в возрасте. Он-то уже сороковник разменял. Пускай поползает у нее в ногах.

— И потом, у меня много работы. Я подписала контракт с «Банана Репаблик». Через неделю уезжаю в Нью-Йорк.

— Ты едешь в Нью-Йорк?!

— Собственно, я тебе позвонила с корыстным интересом…

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Я хотела спросить, может, ты знаешь эту контору? На что они делают ставку? Какой у них профиль покупателей, молодые девушки или женщины постарше? Какие модели рисовать, раздолбайские или, наоборот, вечерние платья? Можешь посоветовать?

Золотое правило: собеседнику нужно польстить. Тогда он расслабится, не будет держаться настороже, распустит хвост… Гортензия знала, это верный прием, особенно с таким человеком, как Шаваль. Он втянул комплимент, как дым сигареты: запретный, но тем более сладкий, — и надулся от важности.