Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - [244]

В растерянности Пищалка вскинула голову и заговорила, оправдываясь:

— Вам не понять, что я пережила в детстве… Это клеймо позора на лбу… Я больше не хочу пройти через такое заново!

Ее щеки залил пунцовый румянец, взгляд словно остекленел. Шаваль глядел на нее с тревогой.

— Да будет вам! Небось уборщица задела стол, когда пылесосила, или решила его подвинуть, чтобы подобрать какую-нибудь бумажку с пола…

— Невозможно! Куда там его двигать! Эта махина весит не меньше тонны. Мсье Гробз все шутит, что это мой Форт-Нокс…

— Ну или вы сами нечаянно дернули ящик.

— Тоже нет. Я всегда его открываю очень аккуратно.

— Слушайте, Дениза, вы непременно решили испортить нам обоим вечер? — сурово произнес Шаваль и отвернулся.

При одном виде широких жил серой штукатурки в каменной стене ему казалось, что он в тюрьме, и нестерпимо хотелось бежать.

— Ой, нет-нет! — сконфуженно заторопилась та. — Наоборот, мне так приятно, что вы пригласили меня в ресторан…

— Тогда давайте закроем эту тему, хорошо? Хватит ребячиться. Вы выбрали?

Дениза смиренно опустила голову и ткнула в меню наугад: салат по-лимузенски с каштанами и тушеная говядина.

— Отлично, — присвистнул Шаваль. — Приступим.

Он жестом подозвал официанта и принялся разглаживать свои тонкие усики. Ему было тревожно и здорово не по себе. «Еще бы мне не причитались эти пятьдесят процентов со старухи», — твердил он про себя, кидая украдкой взгляд на дряблое, как студень, декольте Пищалки с красным следом от допотопной нитки жемчуга. Анриетта в конце концов приняла его условия, но вырвать у нее согласие — у ног Девы Марии, к которым Шаваль возложил букет свежих гладиолусов, — было ох как непросто. Старуха сопротивлялась как сущий Гарпагон в юбке, мерзко скулила, тряслась, причитала — вы-де меня обдираете как липку, обираете несчастную женщину, которая уже и так всего лишилась, жалкую сироту, у которой за душой только что горькие слезы… Этим страдальческим стенаниям Шаваль внимал с непроницаемым хладнокровием.

— И не пытайтесь меня обдурить, я буду начеку, — пригрозил он напоследок. — Будьте любезны переводить деньги на мой счет раз в месяц, пятнадцатого числа. Реквизиты я пришлю.

И, лихо щелкнув каблуками ковбойских сапог, вышел из церкви. Пожертвовав без зазрения совести старой женщиной в слезах ради недоверчивой старой девы.

«Да за что же мне это наказание!» — убивался он про себя, кусая тонкие губы.

Пищалка сидела напротив и изо всех сил старалась держаться бодро, не выказывать своих тревог. На ней было совершенно безобразное платье: не иначе как перекроила старую занавеску, да и то небось из какого-нибудь разваленного замка. С рукавами-буфами, зауженными у запястий, она выглядела точь-в-точь как ощипанная индейка. Жидкие волосенки пропотели от волнения и липли к облысевшим вискам. Что это она сегодня сплошь в пятнах, подумал Шаваль с отвращением. Передергалась, что ли? Наверное, так и видит, что ее бросили в темный каземат и крысы глодают ей ноги. Дениза молча теребила салфетку, и на ее лице застыло упрямое выражение. Шавалю и спрашивать не нужно было, о чем она думает: ящик, папки, точилка, буква О в слове «Гробз», буква А в слове «Марсель», хрюканье и визг «Золотой свиньи», позор отца, злосчастная судьба матери, годы изгнания на улице Пали-Као… В душе несчастной девицы всколыхнулись самые мрачные воспоминания.

— Вы нынче неразговорчивы, — обронил Шаваль, метнув на нее укоризненный взгляд человека, оскорбленного в своем гостеприимстве.

— Простите меня, я сегодня сама не своя… Я просто так боюсь, как бы не разыгрались снова все эти ужасные сцены моего детства! Ах! Я этого не переживу! Я умру! Слышите? Где вам понять, что это такое, когда все тычут в вас пальцем, когда каждый взгляд как ушат грязи, когда у вас перешептываются за спиной, обвиняют, клевещут… Вы слишком благородны, чтобы понять такое…

— Дениза, будет вам плести невесть что!

Явился сомелье с картой вин. Шаваль погрузился в изучение сортов. Надо выбрать что-нибудь покрепче и пожарче, решил он, иначе она не умолкнет. Он указал сомелье на четырнадцатиградусное испанское вино. Тот явно удивился, но спорить не стал и только медленно поклонился.

— Вот увидите, это великолепное вино…

— Я знаю, что делать, — внезапно очнулась Дениза. — Скажу мсье Гробзу, чтобы сменил код на своих счетах. Ну конечно! Скажу ему, что коды вообще нужно менять регулярно, из предосторожности, сейчас же взламывают все подряд. Он меня послушает! Наверное, мне же и поручит выбрать новый код, он сам сейчас так занят, бедняга… У него столько работы, не разогнуться…

Шаваль мгновенно раскинул мозгами. «Интересно, очень интересно, — отметил он, поглядывая, как у Пищалки от возбуждения трясется дряблый подбородок, — старик, стало быть, полностью ей доверяет! Она может сама менять код! Ничего себе инструментик она мне дает — и даже сама не подозревает. Теперь пускай старуха чуток поиграется с кодами, а там я намекну Пищалке, что пора их менять, и уж новые-то оставлю только себе. Да и код сигнализации поменять не мешает. На этом Анриетта благополучно выбывает из игры. А меня ждут сто процентов прибыли, «мерседес»-кабриолет, девушки с упругой плотью, в кружевном белье, которых можно повалить на постель и ублажать яростными ударами под их сладострастные крики…»