Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - [226]

— Большое спасибо, мсье Буассон. Вы поможете нам восстановить справедливость.

Он промолчал и потянулся к ручке двери.

Сейчас или никогда, решила Жозефина. Его жены нет дома. Можно поговорить.

— Мсье Буассон, можно, я отвлеку вас еще на минутку?

— Я собирался разогревать ужин. Супруга наготовила еды…

— Это очень, очень важно.

Он бросил на нее удивленный взгляд.

— В доме еще что-то неладно?

— Нет. Это… довольно деликатное дело. Прошу вас, выслушайте меня. Для меня это важно.

Буассон сконфуженно улыбнулся. От такой настойчивости ему было не по себе.

— Мы с вами даже не знакомы…

— Зато я вас знаю.

Он удивленно вскинул голову.

— Мы, кажется, столкнулись на днях в аптеке. Это были вы?

Жозефина кивнула.

— Если вы это называете знакомством…

— Но я вас знаю! Гораздо лучше, чем вы думаете.

Он на секунду заколебался, потом жестом пригласил ее обратно в гостиную. Указал на кресло. Сам с какой-то едва ли не осторожностью опустился на жесткий прямой стул. Скрестил руки на коленях и объявил, что готов ее выслушать.

— Так вот, — начала Жозефина и почувствовала, что заливается краской.

Она принялась рассказывать все подряд. Про Зоэ, как девочка расстроилась, что потеряла черную тетрадку, как она, Жозефина, отправилась искать ее по всем мусорным бакам и как ей случайно подвернулась другая тетрадь. Буассон поднес руку к губам и закашлялся сухим отрывистым кашлем, который словно раздирал ему бока. Он схватил со столика стакан воды, отпил несколько глотков, вытер губы белым платком и сделал ей знак продолжать.

Он едва мог усидеть на стуле и дышал прерывисто, судорожно.

— У вас получился просто изумительный рассказ, мсье Буассон. У меня было чувство, будто я сама там нахожусь и вижу все своими глазами. Я слушала ваш разговор… Вы даже не представляете, до чего меня все это растрогало!

— Полагаю, вы существенно преувеличиваете.

— Это было настоящее потрясение. Согласитесь, не самая заурядная история.

— Так вы за этим хотели меня видеть? Посмотреть, каков я из себя?

— Нет, каковы вы из себя — я и так могла себе представить. Мы же иногда встречаемся в подъезде.

— Верно. И в аптеке вы на меня смотрели во все глаза. Мне было неловко.

— Прошу прощения.

— Об этой истории, мадам Кортес, никому ничего не известно. Никому. И мне бы очень хотелось, чтобы так оно было и впредь.

— Я вас не выдам, мсье Буассон. Я просто хотела вам сказать, что история просто замечательная… И что она мне очень много дала.

Буассон посмотрел на нее вопросительно.

— Но ведь это печальная история.

— Смотря как к ней подойти.

Он невесело усмехнулся.

— Это прекрасная история. Прекрасная дружба, — с жаром проговорила Жозефина.

— И продлилась она три месяца.

— Прекрасная дружба с необыкновенным человеком.

— Это правда. То был необыкновенный человек.

— Такое в жизни выпадает немногим.

— И это правда.

Жозефина почувствовала, что она на верном пути. Воспоминания смягчают человека.

— Я был очень молод…

— Я хотела еще кое-что у вас попросить, мсье Буассон.

— Послушайте, мадам Кортес, вы не находите, что это довольно бесцеремонно? Сначала вы врываетесь ко мне под предлогом какой-то петиции…

— Это не предлог. Ифигения действительно может оказаться на улице.

— Хорошо, но сейчас-то ей это уже не грозит, не так ли? Раз я подписал и все жильцы корпуса А тоже. Остается формально уладить все с управдомом на следующем собрании. Кажется, это уже скоро, не так ли?

Он все время повторял: «Не так ли?» — чуть ли не в каждой фразе.

— Да, через две недели.

— В таком случае, с вашего позволения, я с вами распрощаюсь, мадам Кортес. Прошу, не настаивайте. Я очень устал, у меня был тяжелый день…

Он снова закашлялся, не договорил и поднес платок к губам. Отпил еще воды. Жозефина подождала, пока он отдышится, и спросила:

— Можно, я зайду завтра?

— Прежде всего отдайте мне этот дневник. На сей раз я его сожгу.

— Ой нет! Не надо!

— Позвольте, мадам Кортес, как-никак это мой дневник. Что хочу, то и делаю.

— Теперь это уже не только ваш дневник, раз я его прочла.

— Вы забываетесь, мадам Кортес. Я со всей возможной вежливостью прошу вас удалиться… И обещайте, что вернете мне дневник. Я намерен распорядиться им по своему усмотрению.

— Мсье Буассон, прошу, не делайте этого. Для меня это вопрос жизни и смерти.

Он иронически изогнул бровь.

— В самом деле? Какие слова…

— Уверяю вас, этот дневник перевернул мою жизнь. Это не пустые слова.

— Я утомлен, мадам Кортес, очень утомлен. Я хочу поужинать и лечь спать.

— Обещайте, что разрешите мне прийти еще раз. Мне нужно попросить вас об огромном, величайшем одолжении…

— Еще какая-нибудь петиция?

— Нет, нечто совершенно особенное.

— Слушайте, мадам Кортес, я уже устал вам повторять. Я же подписал вашу петицию, чего вам еще нужно? Уходите!

— Не могу.

— Что значит не могу?

Теперь Буассон был явно раздражен, и ему хотелось поскорее отделаться от непрошеной посетительницы. Он поднялся со стула и красноречиво указал Жозефине на дверь.

— Если вы меня выставите, я просто умру.

— Прекратите меня шантажировать.

— Честное слово!

Он беспомощно воздел руки и собрался было возразить, как вдруг скрючился пополам в новом приступе кашля. Он пошатнулся, ему пришлось сесть. Он ткнул пальцем в склянку на столике и выдавил: «Тридцать капель, накапайте мне тридцать капель в стакан воды». Жозефина взяла флакон, отсчитала тридцать капель и подала ему стакан. Рядом с флаконом лежал рецепт: длинный список лекарств.