Белинский - [11]
Анализируя эти высказывания Белинского, советский философ М. М. Григорьян (см. 19) доказывает, что критик свои аргументы в пользу примирения личности и государства заимствовал из гегелевской концепции внутреннего тождества субъекта и объекта, сделав при этом отступление от диалектики Гегеля, утверждавшего, что примирение противоположностей есть их высший синтез с сохранением рациональных элементов обеих сторон. К этим правильным положениям Григорьяна следует добавить, что не только Белинский, но и сам Гегель в своей консервативной концепции государства отступил от диалектики. Это впоследствии понял и русский критик. Отрекаясь от своих «примирительных» настроений, он назвал их «дикими убеждениями, занятыми по слухам у гегелизма, в котором и не перевранном так много кастратского… противоположного и враждебного живой действительности» (3, 12, 38).
Из всего этого можно сделать вывод, что друзья Белинского, объяснявшие его «примирение с действительностью» влиянием неправильно понятого Гегеля, имели для этого основания.
Однако философские взгляды Белинского в период «примирения» не сводились к восприятию консервативной системы немецкого философа. Плеханов был прав, отмечая большой шаг вперед в развитии идей критика в это время. Этот шаг вперед заключался в разработке некоторых важных сторон диалектического метода, в чем сказалось положительное влияние Гегеля. Не меньшую роль сыграли здесь и самостоятельные научные поиски Белинского, который, хотя и пришел к «примирению» с действительностью, все же не переставал искать выход из нее.
Тут проявилось еще одно очень важное отличие в подходе к действительности Гегеля и Белинского. Немецкий философ рассматривал ее чисто теоретически, призывая лишь к умственной активности. Подобное отношение к ней нередко обнаруживает в годы «примирения» и русский критик. Но временами и в эти годы у него прорывается истинная направленность его миросозерцания, нацеленного на преобразование мира. Пока он говорит об этом умеренно. В октябре 1838 г. он пишет Бакунину: «У меня надежда на выход не в мысли (исключительно), а в жизни, как в большем или меньшем участии в действительности, не созерцательно, а деятельно» (3, 11, 317). Следовательно, уже тогда Белинский обращается к действительности для того, чтобы знать, как действовать.
Как уже говорилось, критик и в период «примирения» совсем не идеализирует русскую действительность, но он приходит к правильной мысли, что не считаться с нею нельзя. «Действительность, — пишет Белинский, — есть чудовище, вооруженное железными когтями и огромною пастью с железными челюстями. Рано или поздно, но пожрет она всякого, кто живет с ней в разладе и идет ей наперекор» (3, 11, 288). И еще: «Действительность мстит за себя насмешливо, ядовито, и мы беспрестанно встречаем жертвы ее мести» (3, 11, 285). Таких жертв в мрачную николаевскую эпоху было более чем достаточно. Белинский не может не учитывать опыт декабристов. И он указывает на эфемерность стремлений к общему благу, если это «благо мечтательное, а не действительное» (3, 11, 286).
Видя неподготовленность крестьян к борьбе за изменение социального строя, Белинский развивает мысль о том, что нельзя игнорировать «господствующую идею общества», т. е. уровень общественного сознания. «…Есть коллизия, — пишет он, — род полиции или смирительного дома судьбы, которая наказывает за отпадение от господствующей идеи общества» (3, 11, 285). И критик делает вывод, имеющий большое научное значение: нельзя исходить лишь из личных стремлений к свободе; надо считаться «с внешнею необходимостью, вытекающею из жизни общества» (3, 11, 285). Тут же он выдвигает другое, связанное с первым и не менее замечательное положение: чтобы освободиться от «ужасного чудовища», от страшной действительности есть только «одно средство — сознать ее» (3, 11, 288). Итак, задача состоит не в сочинении «абстрактного идеала», который в предыдущие годы выдвигался критиком на первый план; задача состоит в том, чтобы познать действительность и, опираясь на «необходимость», изменить ее.
Эти глубокие мысли Белинского были большим достижением в его философских поисках. Но они сочетались и с серьезной ошибкой критика: он не увидел в России усиливающегося разложения крепостной системы, не увидел ничего, что могло бы потрясти «железную действительность». Отсюда его «примирительные» идеи.
Но в области теории его поиски продолжаются и снова приводят его к очень важным выводам. Стремясь понять действительность, Белинский ищет научные методы ее познания. На первый план он выдвигает в эти годы идею развития. Он пытается представить современную ему действительность в историческом аспекте, философски осмыслить опыт истории России и других стран. В толковании истории он допускает серьезные ошибки (идеализация роли самодержавия и пр.), и все же исторический подход к современной ему общественной жизни содействует совершенствованию его методологии. Идея развития занимает все большее и большее место в его философских, социологических, эстетических взглядах, в его мировоззрении в целом.
