Бельгийская новелла - [20]
Он сложил открытки в стопку, но не стал убирать их в ящик стола. Погасил свет и поднялся в спальню. В квадрат открытого окна глядела необычайно тихая, теплая ночь. Большие деревья из сада Амбера выделялись на фоне звездного неба, их огромные тени широко раскинулись по едва различимой поверхности Земли; среди этих теней и стволов ощущалась необычная и тревожная глубина, какой она представляется нам через объектив стереоскопа. Это оттого, что серп уже высоко сиявшей луны — высунувшись из окна, г-н Кош увидел его — поднимался все выше в темно-синее звездное пространство. Ночь казалась нереальной; она была торжественной и, можно сказать, очарованной своей собственной красотой. В небольшом просвете между деревьями, сквозь неплотную завесу темной листвы г-н Кош увидел два источника света, горевших в доме его патрона, один — красный, как в фотолаборатории, это свет из комнаты, где мадемуазель Ариадна Амбер вызывала души мертвых, другой, желтый свет, горел в кабинете, где старый торговец-маньяк рисовал план возможного расположения лагеря Карла Смелого. Г-н Кош, облокотившись на подоконник, долго созерцал небо. На какой-то башне, а затем и на других, далеко в городе, пробило одиннадцать часов. Одиннадцать часов здесь — это четыре часа там; Дезире подъезжала к Санта-Барбаре, наверное, они уже едут вдоль берега. Г-н Кош знал, что созвездия Орион летом не видно, и потому не искал ни Ригель, ни Бетельгейзе. Что же касается Карены и Канопуса, может быть, они и были в этом хаосе золотисто-голубых точек из неизвестных миров. Он смотрел на звезды, впервые увлекшись трудной игрой воображения, стремясь постичь временные несоответствия, присущие этому одновременному мерцанию. И он подумал, что в четыре часа дня, после палящего зноя в пустыне Мохаве, тихоокеанский бриз должен быть приятен. Затем, без всякой связи и даже не зная, с чего это вдруг, он вспомнил, что ему рассказывали или он читал, будто существуют мертвые звезды, свет которых виден и еще долго будет виден с Земли.
Мадемуазель Ариадна Амбер вызывала души мертвых, но ей не повезло; в пятьдесят пять лет у нее так и не появилось ни одного покойника из близких. Ее отец был жив, мать тоже. По правде говоря, те долгие годы, что мадам Амбер провела в частной клинике для умалишенных, где ее не разрешалось навещать, с трудом можно назвать жизнью, к тому же «потусторонний» мир за стенами сумасшедшего дома не годился для общения душ. Ее дяди и тети тоже были еще живы, так же как обосновавшийся в Австралии брат, о котором никогда ничего не было слышно. Кузены, кузины были крепки как стальные сваи. У нее было не так много подруг, но ни одна из них не умерла. Даже евреи-соседи, с которыми она немного подружилась, чудом возвратились из концентрационного лагеря, видимо, благодаря иммунитету к смерти, которым мадемуазель оккультистка одаривала своих знакомых. Поскольку ее деды и бабушки, все четверо, умерли до того, как она могла запомнить их, мадемуазель Амбер являла собой редкое для ее возраста исключение — ей никогда не приходилось переживать траур. Казалось, в своем окружении она действует на смерть, как пенициллин на бактерии.
Из этой на первый взгляд счастливой аномалии возникало одно неудобство, такое же, как у наций, столь успешно продливших среднюю продолжительность жизни, что пришлось пожалеть о том времени, когда люди умирали. Какой толк быть спиритом, если нет ни родных, ни друзей, с которыми можно было бы поговорить при помощи вертящихся столов. Конечно, есть великие люди, но общение с ними утомительно. Разумеется, отец попросил мадемуазель Ариадну употребить свои таланты и психическую власть для того, чтобы уточнить у герцога Карла и льежских полководцев расположение бургундских палаток в ночь на 29 октября 1468 года, но она заранее предвидела и предупредила, что такая практическая цель может истощить или запутать флюид. Действительно, ответы духов были расплывчатыми, противоречивыми, ошибочными или нелепыми. Некий Матье-птичник, дух грубый и насмешливый, упорно стремился вмешаться в диалог, представляясь слугой рыцаря из свиты монсеньёра Стрееля. Он был похотлив и обращался к мадемуазель Ариадне в таком непристойном тоне и с такими наглыми предложениями, что до нее иногда с трудом доходил смысл его слов. Наследнице замка Бородача понадобилась вся ее дочерняя покорность, чтобы не прервать разговор. Благодаря такой настойчивости ей хоть и с трудом, но удалось добиться от этого Матье довольно точных топографических указаний, по которым в глубине парка были обнаружены новые траншеи, найдены черепки и несколько обломков ночных горшков чуть ли не эпохи Луи-Филиппа.
