Белая ворона - [41]
В. Г. Дресвянников при словах «известный критик…» забарабанил по столу пальцами. Известным критиком и искусствоведом он не был. В столичных журналах его печатали редко, оригинальные мысли его не ценили. Он относился к этому болезненно и, слыша по радио или читая в газетах слова «известный критик…», вздрагивал: опять не о нем.
Анна Федоровна села в первом ряду рядом с Ниной Алексеевной. В. Г. Дресвянников вышел из-за стола.
— Как вы уже слышали, зовут меня Виктор Григорьевич. Фамилия Дресвянников. Фамилия моя геологическая, от слова «дресва» — крупный песок, гравий…
Он на всякий случай всегда объяснял, от какого слова произошла его фамилия. Иногда при этом добавлял, что «дресва» в золотопромышленности — крупный песок с содержанием золота. Так что фамилия его, можно сказать, золотая. Но здесь он этого не сказал.
— Я пришел к вам в школу, — говорил он, медленно прохаживаясь перед первым рядом, — имея в виду… помимо основной задачи… — два шага к дверям, — помимо возложенной на меня обязанности клубом любителей кино, — еще два шага к дверям, — помимо обязанности, которую я сам на себя возложил… — два шага назад от дверей. — Любя Пушкина, — еще шаг, — любя все его творчество, — еще шаг, — в том числе «Капитанскую дочку», о которой сегодня пойдет речь, — два шага, поворот у окна, — имея в виду, помимо всего этого, и небольшую прикладную задачу. Поясню!..
При слове «поясню» голова его особенно низко склонилась. Он шагал, глядя вниз на ноги, словно следил за тем, чтобы правой ногой не наступить на левую, а левой — на правую. Паузы между словами были большие. А после слова «поясню» он дошел молча до дверей и так же сосредоточенно, молча двинулся назад и, только оказавшись на середине, напротив стола, пояснил:
— Я коллекционер… Собираю «альбомы нежных дев». — Пауза. — Выражение Пушкина, помните, вероятно, да?.. В «Евгении Онегине»: «Бывало писывала кровью она в альбомы нежных дев…» — Пауза. — Мать Татьяны Лариной писывала, ну, естественно, и Ольги, которая тоже, как вам известно, Ларина. Фамилия Лариных, вероятно, от «лары» — домашние боги древних римлян, боги очага. Так, значит… «альбомы нежных дев», выражение Пушкина… — повторил он. — Вы понимаете, о чем я говорю? В разных школах они называются по-разному: «Песенники», «Бим-бом-альбом» или «Бом-бом-альбом», «Гаданья», «Сердечные тетради». Иногда просто: «Дневник моей жизни». Их заводят девочки в шестом, седьмом классах и бросают, как правило, в девятом. Бросают в прямом смысле — выбрасывают. Если кто-то из девочек пожелает передать мне свой альбом на хранение, передайте, пожалуйста, для меня… Вот Анне Федоровне. Я буду… Я заранее…
— Но у нас, кажется… в нашей школе девочки не ведут такие альбомы? — проговорила, напряженно улыбаясь, Нина Алексеевна и пошутила: — У нас нет нежных дев. В нашей школе девочкам некогда сентиментальные стишки переписывать. Они у нас все спортсменки, разрядницы.
— Ну, может быть, несколько альбомов найдутся? Я их заберу, и тогда не будет, — сказал В. Г. Дресвянников.
Зал дружно, хотя и не очень громко засмеялся.
— Найдутся! Во все времена во всех школах были, и у нас найдутся, — сказала Анна Федоровна и подумала: «Вот пришел человек за девчоночьими альбомами. А она, учительница литературы, и не поинтересовалась ни разу этим видом творчества. А ведь в самом деле интересно, что переписывают, как переписывают. Что бытует? Только ли одна пошлость? Литературу переписывают, только не ту. А какую?»
В. Г. Дресвянников размеренно ходил перед первыми рядами, туда, обратно, смотрел не на аудиторию, а в сторону дверей.
— У нас утвердилась официальная точка зрения на школьные альбомы девочек, с которой я не согласен.
— А зачем они вам? — выкрикнули из задних рядов.
— А вы «Анкеты» собираете? — спросила Светка Пономарева, и, когда критик встрепенулся и стал разыскивать взглядом, кто его спросил, она поднялась: — Знаете, у нас есть такие тетради с вопросами… с пожеланиями…
— А зачем они вам? — опять спросил тот же напористый девчоночий голос из задних рядов и раздался смех: — Нам говорят — сжечь их, и больше ничего.
— Поясню! Вероятно, я должен пояснить? — спросил он у Анны Федоровны и Нины Алексеевны. Обе учительницы молчали, и критик еще раз спросил: — Если можно, маленький эксперимент с вопросами и ответами?..
— Да, да, пожалуйста, — сказала Нина Алексеевна, сделав жест рукой назад, в сторону зала, и глядя мимо В. Г. Дресвянникова.
— Кто вспомнит?.. Чьи стихи?.. «Я не люблю альбомов модных, их ослепительная смесь Аспазий наших благородных провозглашает только спесь. Вы, украшенные проворно Толстого кистью чудотворной иль Баратынского пером, пускай сожжет вас божий гром!»
Он еще не дочитал, как послышались выкрики: «Пушкин!», «Евгений Онегин!». Поднялась Лялька Киселева, огладив платье на себе, сказала уверенно:
— Пушкин, конечно. Из «Евгения Онегина».
— Нет!..
— Пушкин! — покраснев, нахмурив лоб, повторила Лялька. — Я могу дальше прочитать: «Когда блистательная дама мне свой in-quarto подает…» И так далее.
— Нет, не точно. Поясню…
И прежде чем пояснить, В. Г. Дресвянников с минуту молчал, загадочно улыбался, глядя в зал.
