Белая Ведьма - [10]

Поэтому удар получился неудачным. Он оглушил его, а не убил, и он упал набок, и щетина на его широких скулах выглядела очень длинной. Я поднялась и побежала от него, как преследуемая кошка, спотыкаясь в темноте.

Но камень почему-то по-прежнему был у меня в руке. Похоже, я не могла выпустить его, и это замедляло мое бегство. Я не понимала толком, зачем я цепляюсь за него, но, думается, я знала, что он погонится за мной, и тогда мне опять понадобится защищаться. И, похоже, держа его, я так замедлила свой бег, что Дарак мог догнать меня, готовую в тот же миг, как он догонит, драться с ним.

Этот двойной импульс затуманил мне мозги, и хуже того, мой голод набросился на меня, словно зверь. С подгибающимися коленями, ощущая головокружение, я обнаружила наконец, что нахожусь неподалеку от края воды, направляясь обратно к вулкану. Поняв это, я остановилась, тяжело дыша, повернула в сторону и попыталась подняться по склону. К этому времени я должна была порядком удалиться от деревни. Но пепел, голая почва и сланцевая глина осыпались у меня под ногами, и я заскользила, извиваясь, вниз, кое-как цепляясь свободной рукой и создавая такой шум, что не услышала шагов позади меня, пока не стало чересчур поздно. А когда услышала, то обернулась, и там стоял он.

– Иди сюда, прах тебя побери!

Его голос рассек ночной ветер. Я потеряла опору под ногами, оставила с трудом завоеванную территорию и упала обратно, ободранная и запыхавшаяся, в нескольких футах от него. На лбу у него наливался, словно гневная звезда, кровоподтек, и глаза его почернели от ярости. Он пошатывался, все еще ошеломленный, но в общем и целом я не причинила ему большого вреда. Он обругал меня каким-то ругательством своих горцев, которое я поняла только в общем, а потом приблизился ко мне, и я была на ногах, сжимая в левой руке камень самым острым концом к нему. Он с миг постоял не двигаясь, немного кашляя от нашего пробега по шлаковой пыли; его рука тоже не была больше пустой. В ней поблескивал скверный на вид нож, тонкий, но прочный, с приваренными и торчащими из середины клинка колючими кусочками металла.

Мы кружили друг около друга, оба нервные, в растерянности, снова оба наполовину во власти друг у друга. А потом он вспомнил, что он ведь Дарак, и мужчина, и что я – всего лишь жалкая женщина – нечто такое, что надо победить, подавить и вернуть в вечное подчинение, не достойная его ножа, и он замахнулся другой рукой, ударив меня по ребрам и животу, и тут все оборвалось.

Я лежала под вертящимся черным небом, кружившем на вороньих крыльях, опускаясь все ниже и ниже, с камнем – в миллионе миль от моих рук, и руками – в миллионе миль от моего мозга.

Я достаточно помнила, чтобы закрыть глаза, когда он стянул с моего лица маску Той.

Время остановилось.

Я наконец открыла глаза, и, думается, до того я на несколько секунд потеряла сознание, потому что он сидел чуть в стороне, наполовину повернувшись ко мне спиной, а я не слышала, как он удалился от меня, и не почувствовала, как он уронил маску мне на грудь.

Он глубоко дышал. Я не видела чулком его лица, чтобы прочесть выражение на нем. Я повернула голову к камню, и он лежал теперь так близко от меня, что мне подумалось, будто он переместился сам собой. Затем он изменился, и стал ножом, который мне показал Карраказ, ножом, который всегда будет тут как тут для меня, чтобы я могла покончить с жизнью. И я знала, что могу велеть ему поразить меня, и он послушается; и смерть будет утешением. Но мои губы одеревенели, а рот забило пылью. Я не могла воззвать к нему.

Затем Дарак сказал:

– Эта деревня всегда бесила меня. Я помню только побои, которые получал здесь в детстве, но всегда приезжаю снова, чтобы получить новые удары по спине. Вот так я приехал к ним опять и попытался им помочь, а они призвали тебя и взывали к твоему имени. Пусть себе катятся тогда.

После этого он ненадолго умолк. Ветер мягко волновал озеро, и пепел шелестел, как сухие листья.

– Ты, – сказал наконец он. – Я не знаю, кто ты – возможно человек, но не нашей расы. Не мужчина и не женщина. Даже не зверь. Да. Наверное, богиня.

Я зацепила за уши крючки маски. Нефрит, повешенный мной на шею, лежал ледяной каплей у меня над сердцем. Я поднялась, повернулась и пошла к более плоской местности рядом с озером, где я могла выбраться на волю, и идти куда пожелаю.

Когда он окликнул меня, мне хотелось и обернуться и не оборачиваться, а когда он снова окликнул, мне не хотелось, но я обернулась.

Он остановился в нескольких ярдах от меня и сказал:

– Оставь эту деревню. Поехали с нами в горы. Я хочу лишить их тебя, этих хнычущих дураков. Ты умеешь исцелять, я знаю это. Исцеляй моих людей. Я позабочусь, чтобы ты была сыта и одета – более чем.

На его лице проглядывал своего рода страх, но именно собственный страх-то и завораживал его. Он хотел понять причину, а не бежать от него. Я увидела тогда в нем великую силу человека, который способен взглянуть на себя со стороны, каждый раз по-новому.

И он посмотрел мне в лицо – на мое безобразие. И я любила его телом, без надежды или особого желания, и презирала его, и знала, что он захлопнет меня в капкан, и не может быть никакой истинной близости между нами – ни телом, ни мыслью, ни душой.