Белая птица - [72]

Анна задрожала. Она видела Алешу Махалина в ту минуту, когда за всю нашу державу решал он и только он! Он стоял один против всей японской армии, и отнюдь не фигурально, потому что сам одиннадцатый против роты, — это то же, что против полка, или корпуса, или целой армии.

Анна встала с камней и травы. Если бы в ее руке было смертоносное оружие, она бы подняла его над этой ротой, которая шла и разворачивалась, шла и разворачивалась, как в Маньчжурии и Корее, неся на штыках подлость и кровь, подлость и кровь.

Был тридцать восьмой год, но Анна словно бы видела то, что будет в тридцать девятом… Она видела чудовищные, смердящие сырой нефтью, дымно-огненные плевки огнеметов, драконовы плевки; ими выжигали из двухэтажных дзотов в песках, у реки Халхин-Гол, молодых камикадзе, прикованных к пулеметам. Она видела воздушные бои, каких не было на Хасане и вообще нигде до тех пор; бои в несколько ярусов: эскадрилья над эскадрильей, полк над полком, и так каждый день. И видела Анна, как плакал летчик Забалуев у штурвала своего ТБ. Его послали испробовать с самолета новое оружие, которое через два-три года применят на земле и назовут женским именем Катюша. Он поднялся в воздух, тут же над Баин-Цаганом напоролся на японскую эскадрилью и, против ожидания, не отвернул, а пошел с ней на сближение и дал залп. Море огня! Вспышки до зенита. Но получился недолет. Японская эскадрилья, объятая ужасом, рассыпалась. Тогда-то заплакал Забалуев… И еще видела Анна, как выстраивались побатальонно ветераны Квантунской армии, и выходили перед строем безумные люди, приговоренные к безумию, и распарывали себе ритуальными мечами животы, чтобы не забылось, вре́залось в память поколений то, что произошло с императорской армией на Халхин-Голе. С содроганьем смотрела на это Анна, но думала с холодным ожесточением: не так ли скорпионы жалят самих себя, окруженные огнем?

Тут она услышала голоса:

— Что с тобой? Что с тобой? — Федор тормошил ее за плечо.

— На-ка, выпей водицы. На тебе лица нет… — Тетя Клава протягивала стакан.

Анна посмотрела на них и молча, спокойно отстранила их руки.

Вода в стакане была свинцовая. Она была вздыблена до самого горизонта, ветер вздувал ее белопенными валами от Порт-Артура до берегов Кореи… И в этих валах медленно, страшно и безобразно переворачивался кверху килем, острым, как лопата, многотысячетонный броненосец «Петропавловск». В его стальном чреве погибли 652 нижних чина, 29 офицеров, знаменитый адмирал, а с ними — знаменитый художник, старик шестидесяти двух лет, про которого молодой поэт сказал: «Всю жизнь любил он рисовать войну!» (9 часов 43 минуты — взрыв, 9 часов 44 1/2 минуты — всё кончено.)

«Проклятая, проклятая…» — думала Анна, так же, как тот художник, тот поэт и тот адмирал, и как ее отец, воевавший две войны.

А между тем она была рядом, она подходила к нашей границе.

Японская рота разлилась на три длинные капли: первая покатилась на сопку в лоб, вторая — в обход слева, где открывалось вдали озеро Хасан, третья — справа. Справа лежал Бигус; отсюда, на реке Тюмень-Ула, уже в Корее, был виден остров, пронзительно-зеленый, точно леденец.

Лейтенант подполз, хрипло дыша, и сказал Бигусу деловито, как мог бы сказать командиру взвода:

— Вон к тому бугру, да, да, пулеметчиков не подпускай, всё… А то они нас причешут с фланга. Ясна задача? Выполняй, всё!.. Пока не перейдут границу, огня не открывать. Выбери одного, веди на мушке, понял? Всё… Давай, Степа, гляди и не отвлекайся. Действуй, всё.

Это были последние слова лейтенанта, которые он запомнил.

Бигус приник глазом к оптическому прицелу, посадил на пересечение нитей пулеметчика из правой колонны японцев и повел, выговаривая сквозь зубы:

— Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я никогда не знала б вас, не знала б горького мученья…

И женщины помоложе засмеялись.

Тишина. Ясное теплое небо. Без выстрела три колонны японцев подошли к линии границы и стали рассыпаться в цепи, ускоряя шаг, затем побежали, не очень резво, как на полевых учениях.

Пулеметчик справа не бежал, лишь шагал широко, неся «льюис» на плече. У знакомого всем, кто был в наряде, плоского белого камня он оглянулся на своих. Сутулясь, пошел, будто по болотным кочкам. Прошел шаг, другой, третий… А Бигус почувствовал, как невидимая тяжесть ложится ему на шею. «Стой, стой, с-с-с…» Палец сам собой, до команды стал жать на спусковой крючок. И Степан Бигус услышал гулкий, унесенный эхом выстрел, свой первый выстрел; его догнала команда Махалина: «Огонь».

Пулеметчик остановился на четвертом шагу; каска сбилась ему на глаза, словно его ткнули в лоб. Так он стоял мертвый. Снайпер редко ранит, потому что целит обыкновенно в голову, под каску.

То, что было дальше, ни на что не походило… То, что было дальше, длилось несколько минут, а для пяти из одиннадцати — всю жизнь.

Японцы открыли сильный огонь. Бигус этого не чувствовал, потому что его не видели, хотя он стрелял непрестанно, стрелял, как машина, как никогда до этого боя. Теперь Бигус не думал о том, чтобы показать себя. Он работал. Японцы сунулись в его сторону и залегли. Начались перебежки и оборвались; снайпер прижал и ползущих. Тогда японцы словно бы сплыли по сопке влево, ближе к тем, которые атаковали во фронт.