Белая птица - [57]

— Что там такое? Там кто-нибудь есть? — шепотом спросила она.

Конь оглянулся на лес и опять фыркнул.

— Никого там нет!.. — громко сказала она. Но кровь отлила от ее щек, сердце обмерло.

Меж пихтовых лип на опушке ей мерещились дюжие бородатые всадники, похожие на Докутичей, которые ели ее глазами на собрании прошлой ночью. Это излюбленный кулацкий обычай — подстеречь после собрания, в дороге, одного вдесятером.

«Дядя Ваня… ау…» — думала она со страхом.

Лощина была пуста и темна. Серые, сизые, сиреневые скалы светились словно изнутри. Пихтач вдали чернел, как зев пропасти. Ни человека, ни горного козла, ни птицы… Дорога гола, точно обглоданная кость; на ней не остается следа.

Девушка прижала холодный скомканный платочек к опухшему, натертому докрасна носу. Пока что она на коне. Случись, падет иноходец, тогда она пропала. А если волки, как в тот раз в степи? Они водятся и в горах. Вынесет ли ее конь? Удержится ли она в седле?

Зябко поведя плечами, она представила себе, как валится со спины коня, кричит, волки набрасываются на нее, неведомо откуда подлетает верхом Карачаев, свист, стрельба, волки врассыпную, и он поднимает ее с земли, немой от радости и вины перед ней. Представила и… грустно, стыдливо усмехнулась. «О чем я думаю?»

Перед ее глазами встал Мырзя, в заплатанном тощем армячке, подпоясанном веревкой. Да, может, очень может быть, что его «убьють теперя». Вот кто остался один — лицом к лицу с красной бородой и Докутичами. Приезжая его бросила, словно ей был недосуг разделить с ним опасность. Разворотила осиное гнездо, подставила под удар и — ходу!

Недаром Павлищев умыл руки, хитрец. Он не заикнулся про Хлюбишкина.

«Неужели убьют? Уже убили?..» — подумала она, шмыгая мокрым носом.

Иноходец почувствовал ее состояние и снова завилял.

— Ну, ты… балуй, однако! — крикнула она, твердо посылая коня к перевалу и думая про Павлищева: «Так это ты руководишь Докутичами?»

На перевале подул сильный порывистый ветер. Девушка заслонилась от него рукавом и обронила носовой платок. Он скользнул по гладкой поле́ пальто и упал под ноги коню промерзшим комком.

Конь остановился, потянулся к нему мордой, понюхал и шумно вздохнул, ожидая.

— Д-дура! Безрукая!.. — выговорила она с сердцем.

Платочек батистовый, с кружевной каемкой. Такие на дороге не валяются… Он лежал у переднего правого копыта, далеко внизу, словно под обрывом. Слезть за ним? Но оттуда в седло нет возврата!

Из носа текло. Капнуло на отворот пальто. Всадница поспешно утерла нос простроченным обшлагом рукава и замычала от боли — жесткий шов царапнул распухшие ноздри.

Иноходец послушал-послушал, как она пыхтит, свесившись боком с седла, распустил благодушно свои толстые мягкие губы и пошел вниз, с перевала.

Фу, какая обида! Не потерять бы еще валенка с ноги…

Из-за хребта выглянуло солнце, пригрело горы. Небо заголубело, снег стал белей, леса зеленей, скалы выпуклей. Кругом — чистота, простор. Куда ни глянешь — ясные дали.

Девушка выпрямилась в седле. На время и нос у нее будто бы подсох. И на сердце стало немного легче.

«Маркел Ефимыч… — сказала она мысленно не то ему, не то себе. — Держись, милый Мырзя…»

Становилось теплей. Верховой перевальный ветер утих за спиной, за поворотом дороги. Конь осмотрительно сносил наездницу с крутизны. Теперь и он работал честно. Она любовно обняла его за шею и тихонько запела, сперва не размыкая рта, без слов, потом громче и громче, сочиняя на ходу нелепые слова:

— Еду, еду, еду… Но не в пансион! Где ты, Карачаев? Погляди на нас…

Она засмеялась своему простуженному сиплому голосу, откидываясь в седле, и вдруг закричала:

— Кара… кара… чаев… Я! тебя! лю-блю!

«Лю… лю… лю…» — отозвалось эхо.

Конь дернул за повод и побежал во весь мах. Кончики его ушей сблизились. Ноздри напряженно округлились. Девушка умолкла и прислушалась. До нее донеслось непонятно откуда глухое отдаленное и необъяснимое гуденье.

Что такое? Шмели зимой спят. Река шумит не так, она шепелявит. Самолет? Откуда ему здесь взяться?

Иноходец бежал, цокая подкованными копытами, а гуденье не ослабевало и не усиливалось, но теперь уши были полны только им. Тихий плавный волнистый гул.

Дорога округло изгибалась вправо. Над ней все круче и круче нависала источенная ветрами скала. Всадница приникла к гриве коня — скала ложилась ей на плечи. Затем серая глыбища оборвалась отвесной шершавой стеной и осталась позади. Открылась обширная безлесная долина, покрытая свежим снегом. И сразу гудение обрело силу, разлилось от края до края, встало незримой пеленой до неба.

Колокола! Это колокольный звон… Вдали завиднелись искристо-белые крыши изб и приземистая бревенчатая церквушка с синими игрушечными луковичками куполов, не тронутыми снегом.

«Кара… кара… чаев…» — гудели колокола.

18

У крайних изб она сползла с коня, размялась немного, высморкалась и пошла в село, ведя коня в поводу.

В селе ее ждала нечаянная встреча. Павлищев — собственной персоной!

— Иван Викентьевич… какими судьбами?

Он принял из ее рук повод. Улыбчиво прищурился, осматривая статного иноходца.

— На этом коне поездил и я. М-да-с… Великолепное животное.

Внезапная догадка блеснула в ее глазах. «Ты ездил на этом коне?..» Она отвела Павлищева в сторону, стараясь глядеть на него строже.