Белая птица - [3]

— Ты и слов таких не слыхал… А между тем знать и уметь надо много, и сызмальства, брат. На сосну, которая у дачи, лазить упорно, хоть на ней и мало сучьев, и игрушки, конструктора эти твои, ломать, мастерить свое, что не задано в табличке, а самое главное — с мальчишками, которые тебя постарше и посильнее, драться. Ага! Драться, сынок, не робеть, помнить, что ты Карачаев. И  н е  п и щ а т ь, как сказал батько Макаренко.

По правде сказать, Сережа побаивался отца, оттого, что чувствовал, что чем-то не нравится ему, вернее — нравится не так, как маме, и оттого, что отец все умел делать своими руками. Руки у него были горячие, как кафельные плитки на печке.

Отец умел мыть полы не хуже мамы, умел стирать ватные стеганые одеяла, подшивать Сережины валенки, замазывать окна на зиму и белить досиня кухонную плиту в саду.

На рыбалку он уезжал в субботу вечером, возвращался к ночи в воскресенье. Рыбы никогда не привозил, но рассказывал, что сварил из нее такую ушицу, золотую, янтарную, с ершом, какая им с мамой не снилась. Только раз он приволок из-под Рыбинска осетра ростом с Сережу, выпотрошил из его толстого брюха жидкий черноватый ком икры в серой пленке и посолил в суповой миске. Мама рассердилась:

— Ты браконьер, разбойник. Я тебя сама оштрафую. Не буду это есть.

— Неужели? — ответил отец любимым маминым словом.

И мама ела, и говорила, что очень вкусно.

Года в три-четыре Сережа принес в комнату молоток и огромный пятидюймовый гвоздь, сел на пол у порога, выбрал место поглаже, поставил гвоздь торчком, держа его в кулаке за середину, и стал вколачивать молотком в крашеную половицу.

Мама хотела отобрать молоток, но отец схватил ее и обнял, и она сразу стала маленькой, тихой и слабой. Сережа трудился долго, вогнал гвоздь сантиметра на два и обессилел, ударил себя по руке, обиделся на молоток и заплакал. Мама кинулась его умывать, мазать йодом. Отец смеялся одними глазами, а сказал строго:

— Не забуду ему этого гвоздя.

Отец умел свистать соловьем, плясать с мамой лезгинку под названием «танец Шамиля», держа кинжал в зубах. Кинжалом считался кухонный нож с деревянной ручкой. А мама говорила, что отец еще умеет не спать по нескольку ночей подряд, причем не евши, не пивши, пробавляясь одними папиросами.

Больше, чем рыбную ловлю, отец любил свой завод, особенно по воскресеньям. Выходных дней он терпеть не мог. Гости на даче говорили, что Карачаев перестраивает сборочный цех «под новый объект», а ему мешают. Его цех назывался сборочным. Даже летом в Ухтомку отец приезжал только на ночь — ночью он все-таки не хотел быть без мамы. И Сережа не мог постигнуть, зачем она гонит его из дома, напоминает:

— Спиннинг твой заржавел. Какой ты рыбак! Нет в тебе настоящего азарта. Учти: обленишься, разжиреешь — не буду тебя любить. Вот при Сережке говорю…

Сережа смеялся, вскрикивая и захлебываясь, так смешно было представить себе папку жирным и ленивым. Дядя Ян Янович был большой, но мягкий, а папка твердый, как памятник на площади. И губы у него были твердые, точно вырезанные резцом, а у Сережи губы расшлепанные, толстые, как у мамы.

Мама обещала Сереже, что он будет таким, как отец, но «когда подрастешь». Сереже хотелось подрасти поскорей, чтобы и его так обнимали, как одна русоволосая тетя обнимала отца в саду. Было темно, когда отец и эта тетя вышли в сад, и она потащила его за руку как раз к тому кусту акации, за которым стоял Сережа.

— Вы ведете себя нелепо, — сказал отец вполголоса, — возьмите себя в руки.

— А вы истукан, идол железобетонный, — сказала тетя сердито. — Не мужчина, пес на сворке у своей дамы. Но это же смех: вы и она… Кто вы и кто она!

— Она человек самой превосходной профессии на земле, — сказал отец, — самой счастливой, самой древней…

Сережа не успел сообразить, о какой профессии он говорит.

— А вот Киплинг считает самой древней другую, несчастную для женщины… — выговорила тетя, запрокидывая голову, вдруг заплакала и тут же стала смеяться, хватать отца за руки и целовать их.

— Что за пакость? Молчать! — неожиданно громко сказал отец.

Зря мама говорила, что не представляет двух вещей: чтобы рыба заговорила, а папа крикнул на женщину.

— Простите… ради бога, простите… — сказала тетя и все-таки обняла отца за шею, всхлипывая.

Сережа знал, что это называется — виснуть на шее. Теперь отец не сопротивлялся. Он повел тетю к калитке; она ушла.

А Сережа побежал к маме и завопил на всю дачу, что он сам видел, как тетя висла у папки на шее.

Гости перестали пить и закусывать, перестали играть на гитаре. Дядя Ян стукнул кулаком по столу. Пришел из сада отец, взял Сережу за руку и повел спать раньше времени. Сережа долго не мог уснуть от обиды и горя. Он не раз слыхал, как гости за столом кричали, что бабы вешаются отцу на шею. Гостям — можно, а родному сыну — нельзя?..

Пришла мама и сказала Сереже:

— Люби папу. Мы будем с тобой его любить?

Сережа решил, что будет.

Сама она любила книги, и Сережа их любил, кроме одной, которую мама почему-то показывала гостям.

Гости снимали с полки ее первую, и только ее. Подходил отец и тоже заглядывал в эту книгу, хотя до того сто раз ее видел и держал в руках.