Белая молния - [2]

Дорохов не мог спокойно глядеть на заряженные сверхзвуковой скоростью и прикованные к стоянкам (на нулях!) крылатые машины. Какие они неуклюжие на земле! Неужели это они яростно взлетали и пропадали из виду в мгновение ока?! Неужели вот этот самолет, ноль-первый, в самом деле окрещен приезжими артистами «белой молнией»! Неужели это он творил в небе чудо: словно из ничего возникал за чертой аэродрома в синей дымке и, легкий, изящный, проносился над летным полем со свистящим шелестом узких крыльев. Оставляя позади себя громоподобный звук и заходя на летное поле уже с другой стороны, самолет вдруг взвивался свечой вверх, молниеносно вонзался в бездонную глубь стратосферы, искрясь и мерцая там, как звездочка.

«Кто же тот кудесник в кабине?» — восхищенно спрашивали артисты. «Майор Курманов» — спокойно отвечал Дорохов, давая гостям понять, что в полку не один только Курманов способен на такой ювелирный пилотаж.

Было ли все это?!

Торопясь, Дорохов миновал проходную и свернул на тропку к обвитым зеленью коттеджам. В широком прогале улицы показалось длинное одноэтажное здание — штаб полка. Перед окнами, за дорогой на аэродром, начиналась спортивная площадка, прикрытая со всех сторон густым, низким кустарником. На ней Дорохов увидел мечущихся людей, узнал выделявшегося ростом Курманова. В иное время он только бы улыбнулся: «Пусть закаляется», а сейчас осуждал: «И он мячик пинает».

Немое, беззвучное небо, беспечно дремавшие на стоянках самолеты и летчики, которым в летный день в кабинах сидеть, а не гонять мяч, окончательно расстроили Дорохова. Войдя в свой, теперь уже опустевший коттедж, он почувствовал, как что-то дрогнуло у него в груди. Нахмурив густые, кустистые брови, Дорохов шагнул к телефону и стал вызывать подполковника Ермолаева. К этому человеку он мог звонить в любых случаях жизни, и даже теперь, когда передал полк майору Курманову, а Ермолаев оказался у того в замах.

— Петрович! Это Дорохов. Здравствуй.

Ермолаев будто ждал звонка, ответил незамедлительно:

— Здравия желаю. С приездом, товарищ командир.

— Да какой тут приезд… — сухо проговорил Дорохов и торопливо спросил: — Слушай, а что молчит аэродром? Жду, жду, загудит, а там — гробовая тишина. Уезжать жутко, понял, да?!

— Подлетываем, товарищ командир, — сказал Ермолаев. Он хотел как-то успокоить Дорохова. А того, наоборот, взорвало:

— Ну и сказанул. И где слово такое выкопал… Куры только подлетывают. Понял, да?!

Не надо гадать, что Дорохов раздражен. Иначе не спрашивал бы: «Понял, да?!»

— Да я-то понял, товарищ командир, понял: крохи, а не полеты. Но воля Курманова.

— А ты что?

— Одной рукой узла не завяжешь.

Дорохову показалось, что Ермолаев попытался его упрекнуть: мол, кого оставил за себя — с того и спрашивай. Но Ермолаев не об этом думал. Он искренне хотел, чтобы Дорохов позвонил Курманову, потому что самому вести с ним разговор бесполезно. И вообще, сладить ему с Курмановым не просто.

Дорохов и мысли не допускал, чтобы летчики сидели на земле по воле Курманова. Не такой уж он, чтобы упустить летный день. Для Курманова тишь да гладь — тоска зеленая. Это он лишь на вид тих, а душой лих. Тут что-то не то…

— Тебе ли говорить, Петрович. Курманова-то ты знаешь, — сказал Дорохов.

— Знали, товарищ командир. Знали! — Ермолаев уже заметно горячился. — Потакали ему много, вольности всякие ему с рук сходили… Сходили, что говорить, а теперь и вовсе — никто ему не указ…

— Не понимаю тебя, Петрович. Что ты хочешь сказать? — У Дорохова подскочила кверху и задержалась там одна густая и кустистая бровь.

— Что? Теперь Курманова не узнать. Не узнать, товарищ командир.

— Как не узнать! — с недоумением воскликнул Дорохов, и у него подскочила кверху вторая густая и кустистая бровь.

— А так: к нему с плановой таблицей, очередные полеты мороковать надо, а он: «Подожди, Петрович. Не спеши с полетами». Вот Вам и Курманов. А чего ждать? Чего ждать, спрашивается?!

— Это на него не похоже, что с ним? — обескураженно произнес Дорохов.

— Кто знает что. Догадываться только можно — Лекомцев ему погоду испортил. — Дорохов молчал, и тогда Ермолаев изменившимся тоном добавил: — А ведь предупреждал Курманова…

Дорохову разговор не нравился, и он не хотел его продолжать. Волей-неволей получалось, будто он вынуждал Ермолаева жаловаться, чего тот, мягко говоря, не обожал. Ермолаев самозабвенно отдавался службе, аккуратно исполнял указания свыше, и в полку среди командиров Дорохов не видел надежней себе опоры. С ним ему хорошо работалось. И тем непонятнее он был Дорохову теперь. Ему в нем явно чего-то не хватало: то ли откровенной прямоты, то ли уверенности в себе. Ну чего Ермолаеву остерегаться Курманова. Авторитет, опыт — все при нем есть!

— Ладно, Петрович, позвоню Курманову, — снисходительно сказал Дорохов.

Майору Курманову Дорохов позвонил не сразу. Сбросил с себя китель, галстук, выпил холодной воды и долго ходил из комнаты в комнату, из угла в угол, но телефонную трубку не брал, оправдывая это тем, что едва ли Курманов успел вернуться со спортивной площадки.

Курманов и раньше редко когда выходил у него из головы. Дорохов давно понял — торные дороги для молодого командира пресны, а жесткие рамки летных правил тесны, как небо в грозу. И «фокусы» Лекомцева конечно же с его молчаливого одобрения. Тут все очевидно: заденешь, бывало, кого из летчиков — Курманов стеной встает: «Вот пилоту твердим — это нельзя, то нельзя, а интересно, что говорили штабс-капитану Нестерову, когда он сотворил мертвую петлю, что пророчили Арцеулову, который сам ввел машину в штопор. А Чкалову… Да вот хотя бы комдиву нашему генералу Караваеву. Взял, да и сел на грунт. А что теперь? А теперь все садимся. Выходит, что сегодня нельзя — завтра можно…»