Белая масаи - [106]

Когда я вернулась, Лкетинга уже сидел дома с мамой. Он спросил, что я делала в миссии, но я ничего не ответила. Он раздраженно спросил, где эмбрион. Я честно сказала, что его утащила наша кошка. Разумеется, он мне не поверил и заявил, что я наверняка бросила его в туалетную яму. Он сказал маме, что теперь знает, что у меня связь с юношей. Скорее всего, Напираи не от него, а от того юноши, потому что перед своей первой поездкой в Швейцарию я ночевала с ним в отеле в Маралале. Как он об этом узнал? Значит, тогдашний мой добрый поступок обернулся теперь моей гибелью. Мама спросила, правда ли это. Разумеется, я не могла этого отрицать, а они не верили, что в ту ночь между нами ничего не было. Я сидела перед ними и рыдала, что лишь укрепляло их подозрения.

Раздосадованная, я хотела только одного: вырваться отсюда как можно скорее. После долгих обсуждений мама решила, что Лкетинга должен ночевать в маньятте, а завтра мы посмотрим, что делать дальше. Но муж отказался уходить без Напираи. Я закричала, чтобы он оставил в покое моего ребенка, которого все равно не считает своим. Но он схватил ее и исчез в темноте.

Я сидела одна на кровати и плакала навзрыд. Конечно, я могла сесть в машину и уехать из деревни, но о том, чтобы оставить здесь ребенка, не могло быть и речи. Снаружи до меня доносились голоса и смех: кому-то наша ссора показалась забавной. Через некоторое время ко мне зашел ветеринар с женой. Они все слышали и стали меня успокаивать. В ту ночь я не сомкнула глаз и молилась о том, чтобы однажды мы отсюда уехали. От моей любви осталась одна лишь ненависть. Как могло все так измениться за столь короткое время, оставалось для меня загадкой.

Рано утром я пошла в магазин и предупредила ночевавших там ребят, что Лкетинга собирается одному из них отомстить. После этого я побежала к маме, чтобы покормить Напираи. Мама сидела с ней перед хижиной. Мой муж еще спал. Я взяла малышку, покормила ее грудью, и мама спросила, действительно ли ее отец Лкетинга. Со слезами на глазах я коротко ответила: «Да».

Бессилие и ярость

Муж вылез из маньятты и велел мне идти в наш домик. Туда же он притащил и ребят. Как всегда, нас сразу окружили любопытные. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, ведь я не знала, что он задумал. Лкетинга раздраженно заговорил со мной и перед всеми присутствующими спросил, спала ли я с этим юношей. Он сказал, что хочет это знать. Мне было очень стыдно, и одновременно я была в ярости. Он вел себя как судья, даже не замечая, насколько смешными он нас делает в глазах окружающих. «Нет, – крикнула я, – ты сумасшедший!» Не успела я продолжить, как получила первую пощечину. Я в ярости метнула ему в голову пачку сигарет. Он развернулся и занес надо мной свою дубинку, рунгу, но юноши и ветеринар успели его вовремя схватить. Они крепко держали его, возмущенно что-то ему говорили и советовали на некоторое время уйти в лес, пока у него не прояснится голова. Он схватил свои копья и ушел. Я бросилась в свой дом и больше никого не хотела видеть.

Он отсутствовал два дня. Все это время я не выходила из дому. Уехать я не могла, потому что даже за вознаграждение никто не согласился бы мне помочь. Целыми днями я слушала немецкую музыку и читала стихотворения. Это помогало мне собраться с мыслями. Только я начала писать письмо домой, как муж неожиданно вернулся. Он выключил музыку и спросил, почему в нашем доме поют и откуда у меня эти кассеты. Эти кассеты были у меня всегда, о чем я ему невозмутимо сообщила. Он мне не поверил. Затем он увидел письмо, которое я писала маме, и потребовал, чтобы я прочитала его вслух. Прослушав его, он выразил сомнения, что я правильно передала его содержание. Я порвала письмо и сожгла его. О Напираи он не сказал ни слова, как будто вообще ее не замечал. Он был относительно спокоен, и я старалась его не раздражать. В конце концов, если я хочу отсюда уехать, мне необходимо с ним помириться.

Дни шли своим чередом. Лкетинга стал спокойнее, отчасти потому, что друг Джеймса уехал из Барсалоя. От Джеймса я узнала, что он переехал к родственникам. Магазин был по-прежнему закрыт, и через две недели у нас закончились все продукты. Я хотела съездить в Маралал, но муж запретил. Он подчеркнул, что остальные женщины живут на одном молоке и мясе и им этого хватает.

Я снова и снова заговаривала о Момбасе. Если мы туда переедем, моя семья наверняка нас поддержит. Для жизни здесь у меня больше денег нет. Если с сувенирной лавкой ничего не получится, мы в любой момент можем сюда вернуться. Когда в один прекрасный день и Джеймс сказал, что ему нужно уехать из Барсалоя, чтобы найти работу, Лкетинга в первый раз спросил, что мы будем делать в Момбасе. Видимо, он постепенно сдавался. Я делала все, чтобы его не злить: свои кассеты и книги я уничтожила, писем больше не писала, против воли занималась с ним любовью. У меня была только одна цель: прочь отсюда, с Напираи!

Я мечтала о красивой лавочке с сувенирами масаи. Все, что оставалось в нашем магазине, мы могли бы продать сомалийцам. Даже обстановка принесла бы денег, ведь купить кровать, стол и стулья в деревне было негде. Чтобы попрощаться с людьми и заодно заработать денег, мы могли бы устроить прощальную дискотеку. Джеймс мог бы поехать с нами в Момбасу и помочь с новым магазином. Я говорила и говорила, всеми силами стараясь скрыть свою нервозность. Лкетинга не должен был заметить, как важно для меня его согласие.