Белая Мария - [11]

меня не было, когда она упала

Я один раз ее видела.

«Белую Марию».

Тарелки, большие, маленькие, соусники, блюда… Она сама достала, сама расставила на скатерти. Красота. Все белое и на белом. Очень красиво.

Она еще сидела, когда я вошла.

Не ждала, нет, к ней никто не приходил, кроме доктора и ксендза.

Просто сидела.

Потом пришли из антикварного. Позаворачивали, упаковали, увезли. Хватило на памятник обоим.

24. Мария

Своим названием он обязан Марии Франк, молодой и красивой. Она бросила мужа ради Филиппа Розенталя[40], производителя фарфора, старше ее на тридцать пять лет, и в том же 1916 году Розенталь спроектировал сервиз. Все предметы восьмиугольные, украшенные рельефным орнаментом. В орнаменте использован цветок гранатника, это такой средиземноморский кустарник с пурпурными цветами. Спустя двадцать лет вошел в силу указ о передаче еврейских фирм арийцам. Передача имущества называлась аризацией. Розенталь, чтобы избежать аризации, перевел акции на сына Марии от первого брака. Дочери Розенталя обратились к психиатру. Директор психиатрической лечебницы диагностировал опасный атеросклероз. Розенталя поместили в санаторий, через шесть недель он умер. Спустя год фирму аризовали — акции, коллекции произведений искусства и конезавод достались банку.

Мария поселилась на Лазурном берегу и вышла замуж за князя.

«Мария» стала одним из самых популярных в мире сервизов. Фарфор исключительной белизны, такого качества фарфор первым в Европе — случайно, пытаясь получить золото, — изготовил алхимик Августа II Сильного, польского короля и курфюрста Саксонии.

25. Четырнадцатая

По Липовой аллее до поворота.

Восьмой ряд, четырнадцатая могила (неподалеку от захоронения бездомных и от места, где лежат жертвы Декабря[41]).

Она — восемьдесят лет, он — семьдесят один. Никаких лампад.

Куст барбариса.

Белый мрамор. Называется «Белая Марианна».

Часть вторая Двойная жизнь поручика В.

1. Дорога

В поезд они сели на Восточном[42]. Не протолкнуться, остались в коридоре. И хорошо, девочка могла смотреть в окно. Прижалась лбом к стеклу и стояла себе, все время спиной к людям. Тоже хорошо.

В Демблин приехали через два часа, дальше пригородным.

Дорогу спрашивать нельзя, надо идти уверенным шагом прямо вперед.

Не по дамбе: рыбы в прудах пугаются, и сторож гоняет.

не по дамбе: рыбы пугаются

Не по шоссе: там любит стоять фольксдойче[43] Эдек.

До войны у одного еврея была пролетка, и он возил людей со станции. У другого еврея была подвода, он тоже возил (когда не возил, играл на свадьбах на контрабасе). Поляки не возили, если не считать Пажышека, который к поезду ездил с почтой и почтальоном.

Евреев уже не было, ни того, что с пролеткой, ни того, что с подводой, но Пажышек был, можно бы с ним поехать…

Хотя… лучше нет: очень уж этот почтальон любопытный.

Значит, все-таки по дамбе, между прудами, только быстро.

2. Галантерея

Магазин был на главной улице. Большой магазин с шикарным галантерейным товаром. Мать очень старалась, чтобы каждый шейный платок, каждый галстук, даже носовой платочек — всё было элегантным. И чтобы местным клиентам галстуки и шарфики, которые она продавала, были к лицу.

За домом был садик. В садике играла девочка. В магазин вошел мужчина, на полки и не взглянул, галстук не попросил. Это что за девочка?

Мать удивилась, даже брови, кажется, подняла в знак искреннего удивления.

Спокойно переспросила: какая девочка? Черненькая, за домом, пояснил мужчина.

А, эта. Дочка моя. Чем могу служить?

Ничем, как оказалось, не может, даже носовые платки с мережкой, привезенные прямо из Люблина, мужчину не заинтересовали.

Он вышел.

Мать подождала. Когда он скрылся за углом, заперла магазин и взяла девочку за руку.

Они пошли прямо, по шоссе, на восток.

Свернули направо и поднялись на дамбу. Иди тихонько, шептала мать. Рыб напугаешь, и сторож услышит.

Спустя годы она (та, черненькая) спросит, кто это мог быть. Что за человек, как они думают?

Мог быть местный. Позавидовал из-за магазина, хотел подгадить.

Местный? Разве что Дрожинский, да, этот — да.

Дрожинский? Так его ж аковцы шлепнули, когда они с женой возвращались из костела. Но приговор был только ему, жену не тронули.

Из пришлых тоже мог быть. Гарстка, например. Ни разу никому не помог, а ведь его тесть немца в своей бричке возил. Хотя… кабы он чего плохое затеял, вернулся бы. Увидел, что заперто. А почему заперто? — спросил бы. Но не вернулся. Не спросил. Не Гарстка.

а почему заперто? — спросил бы

И верно, нехорошо прозвучало. «Кто эта черненькая». Ну нехорошо. Правильно сделала эта женщина, что ушла.

Через много лет в местной газете напишут, что она ушла не попрощавшись. Эмилия, пани Островская, женщина из магазина.

Не попрощалась, не сказала спасибо, ничего, ни слова. А ведь люди знали, кто они: она и эта ее дочка. Все знали — ну и что, донес кто-нибудь? Никто не донес. Не выдал. И пожалуйста, вот благодарность.

3. Ветер

Еврей с пролеткой, которого уже не было, — это Байныш. С подводой и контрабасом — Аба. Его тоже не было. Из торговцев мелким товаром не было Апфельбаума. Не было Айгера — скобяные изделия, Лихтенштайна — голенища, Боренштайна — сладости, Юденшнайдера — мука… А еще Дерфнера с газированными водами. Патермана с зерном, Зельмана с керосином. Готхельфа со стеклом и Баклера с крупами. Грушкевича с головными уборами, Гольдмана и Мерфиша (лаки и краски). И рыжей Фейги, торговавшей углем в развес, тоже не было, и ни одного из трех Вайнбергов: ни того, который продавал дрова (сам высокий, а жена маленькая и конопатая), ни второго, с бородой (продовольственные товары), ни третьего, без бороды, его сына, он торговал домашней утварью (мясорубки и выжималки от безбородого Вайнберга в этом городе будут безотказно молоть и выжимать следующие пятьдесят лет). Ну и Ханеле Экхайзер не было, акушерки, которая принимала роды у еврейских женщин. И приверженцев цадика