Белая малина - [20]

Я бросил сумку на стол, достал из-под сита кусок чурека — Дзыцца туда кладет чурек, — взял в бумажку соли и помчался в огород. Хуыбырш — за мной. Виляет хвостом, чурека хочет. А мне и самому мало. Но кусочек все же дам, жалко собаку. Кинул ему мякиш, корочку-то я и сам люблю. Хуыбырш подпрыгнул и поймал чурек на лету, даже крошки не уронил. Бывает, что он у ребят чурек выхватывает, но аккуратно, так, что никого из них ни разу даже не царапнул. Подкрадется тихонько, а ребятишки иной раз и не замечают, как он у них утащит чурек.

Я присел на корточки у грядки с луком, быстро нарвал молодых луковых перьев, подравнял концы, обмакнул в соль. Очень вкусно с чуреком! И совсем не горько…

Попробовал и чесноку. Но чеснок уже начал твердеть, не так вкусен. Вырвал несколько редек, да все мелкие, рано еще их трогать. Добрался до кинзы[11]. Но от кинзы вместе с луком у меня во рту так стало палить, что пришлось поскорей закусить чуреком. Сразу стало полегче.

Я поднялся и блаженно вздохнул. Сыт! От моего чурека даже кусочек остался, а я-то думал, что не хватит. Хуыбырш уставился на мою руку, в которой держу чурек.

— На!

Хуыбырш, как всегда, поймал кусок. Будто я ему прямо в рот целился.

А вот и наша лыштаг яблоня. «Лыштаг» — значит «мелкая». И в самом деле яблоки на ней не больше сливы. Сначала на нее никто у нас не обращает внимания. Кому охота есть эту мелочь, когда полно крупных яблок летних сортов. Потом созревают белые сливы, вишни…

Но наступает время, когда ранние фрукты съедены, а зимние сорта еще не поспели. Вот тут-то вспоминаем и про нашу лыштаг. В прошлом году, правда, на ней ничего не было. Но зато сейчас ветки согнулись под тяжестью плодов. Яблочки маленькие, выбирай любое, самое красное, сотри только легкий белый налет и клади в рот целиком…

Я взобрался на самую верхушку лыштаг, сел на ветку, усыпанную яблоками. Отсюда хорошо видно весь край села. Вон и кладбище. Рядом, у оврага, амбары. А за амбарами дорога. Как мне хочется отправиться по этой дороге! Интересно, куда бы она меня привела?..

Баппу тоже по этой дороге ушел на войну. Домой он придет по другой дороге, по Елхотовской. На поезде приедет до Карджына. А от Карджына до нас недалеко, можно и пешком пройти. А может, подвода какая повстречается. Наши часто туда ездят на мельницу.

А вдруг он без ноги? Нет, не может быть. Зря, что ли, говорили сельчане, что он нигде не пропадет…

А если у него большой чемодан будет? Ну и что же, Баппу сильный, ему ничего не стоит принести этот чемодан.

У него, наверно, куча медалей. Может, и мне их иногда разрешит надеть. Вот уж тогда похвастаюсь!

Пойду посмотрю на вещи Баппу.

Я быстро слез с дерева, набил карманы спелыми яблоками и побежал домой. Открыл огромный сундук, здесь аккуратно сложены все вещи Баппу. Сначала достал рубаху. Длинная какая — ниже колен. Узкий ремень, отделанный серебром. Пришлось три раза обернуть вокруг себя. Но конец, как и полагается, повис слева — так носят мужчины.

Я влез на стул, достал из-за зеркала золотистую каракулевую папаху, надел. Папаха сползла на нос. Я сдвинул ее на затылок.

А, кинжал!.. Я быстро прицепил его к поясу. И залюбовался собой…

У вещей Баппу свой, особый запах. Мохсет быть, потому, что давно лежат в сундуке.

Слышу какой-то шум в коридоре. Кто-то идет.

— Габул! — Это Дзыцца.

И снова:

— Габул, я тебя зову!

Что это она так рано вернулась? Знал бы, не полез в сундук. Я стал поспешно стягивать рубашку, но кинжал зацепился за ремень.

— Что ты там делаешь?

Я так растерялся, что даже не мог ответить. Дзыцца вошла.

— Рубашка Баппу? — начала она и замолчала, вконец пораженная.

— Я просто примерил… — сказал я смущенно.

Я не хотел примерять, думал, положу в сундук яблоки, чтобы там хорошо пахло. А говорить об этом сейчас Дзыцца не имело смысла, она же все равно не поверит.

Дзыцца долго стояла молча. Потом сказала:

— Тебе еще расти и расти до Баппу…

И глубоко вздохнула. Мне стало легче — значит, браниться не будет. Я быстро сложил все обратно в сундук. Здесь лежат только его вещи. И еще шелковая шаль Дзыцца. Подарок Баппу. Перед свадьбой ей купил. Но я ни разу эту шаль на ней не видел. Только изредка, вместе с другими вещами, выносит во двор проветрить. Тогда она обычно долго разглядывает ее, а потом снова прячет в сундук.

— Дзыцца, у Баппу разве не было сапог?

— Как же, чуть не все село к нему ходило одалживать сапоги, — ответила Дзыцца, глядя куда-то вдаль, мимо меня.

— Сколько женихов в них свадьбы справили…

— А где же они тогда?

Я искал сапоги, но в сундуке были только кожаные голенища.

— Пропали, когда немцы были здесь. Наверно, эти проклятые собаки утащили… А из этой кожи он хотел новые себе заказать. Когда мы бежали в Ставд-Дурта, я взяла с собой кое-что из вещей, сложила в мешок. Эти голенища тоже там были. Тебя и Дунетхан я тогда отправила с семьей Бимболата. А сама пошла с Бади на руках, ей еще году не было. И мешок на спину взвалила… Да, все-таки вынослив человек! Ноша не тяжелая, но в дальней дороге и пушинка свинцом давит. Не помню, сколько мы прошли, как вдруг навстречу немец.

— Фашист? — спросил я испуганно.