Белая магия - [29]

Вместо этого леди Августа ростом приходилась ему, возможно, на дюйм или два выше плеча, а её фигура, хотя и изящная, больше говорила о беспокойстве, чем о грациозности. Её нельзя было назвать классической красавицей, это правда, но в ней присутствовало нечто необычное, что чувствовалось даже в её тёмных локонах, спускающихся от затылка вдоль шеи, ласкающих цвета слоновой кости[23] кожу её висков, бледную и гладкую. Тёмные брови задумчиво выгибались над выразительными глазами — глазами, цвет которых он не мог точно определить. Её рот, даже несмотря на то, что она хмурилась, привлекал внимание, заставляя мужчину задуматься, на что это будет похоже — целовать их, пробовать на вкус…

Ноа, сам не осознавая того, подходил всё ближе в стремлении получше разглядеть её, пока вдруг не сбил небольшой цветочный горшок, свалив его с каменного постамента на садовую дорожку. Леди Августа уставилась прямо на него:

— Есть здесь кто-нибудь?

Ноа застыл, понимая, что она не могла его видеть в тени, и наблюдал, как она принялась искать что-то в своём ридикюле. Достав пару очков в серебряной оправе, она надела их, и уставилась на него глазами, которые теперь ясно видели, глазами, которые раздражённо сузились за стёклами очков. Она недовольно поджала губы.

— Что вы хотите, сэр?

В ответ Ноа неспешно вышел на тропинку и, приблизившись, встал перед ней. Он ничего не говорил. Её глаза, насколько он мог видеть в бледном лунном свете, были тёмно-серыми, но слегка тронутые зелёнью, и уголки их чуть-чуть приподнимались, что придавало им дерзкий вид. На шее она носила любопытную подвеску на цепочке — маленькую золотую звёздочку и луну, которые в лунном свете тускло отсвечивали будто бы серебром. Одинокий необычный молочно-голубой камень, заключённый в оправу в центре композиции, казалось, почти горел.

Пока Ноа изучал её, леди Августа молчала, только уставилась на него в ответ, оценивая намного более критично и более откровенно, чем это делал он. Похоже, то, что предстало её взору, не доставило ей удовольствия. Она оценивала его по своей шкале умственных способностей, спрашивая в то же время себя, как долго он прятался в кустах и подслушал ли её совершенно неприличный разговор с лордом Белгрейсом. Любой джентльмен притворился бы, будто ничего не слышал, чтобы пощадить скромность леди, вежливо позволяя им обоим избежать неловкости такой ситуации. Но ведь все прекрасно знали, что Ноа с трудом можно было назвать джентльменом.

— Возможно, я заблуждаюсь, но мне всегда говорили, что считается неприличным, когда молодая леди приближается к джентльмену в одиночестве и без сопровождения, и уж тем более, когда она флиртует с ним.

Сказать такое было грубостью, и всё же вместо того, чтобы устыдиться от так открыто брошенных ей в лицо обвинений в отношении её поведения с Белгресом, леди Августа ещё сильнее сдвинула брови и сверкнула на него свирепым взглядом, уставившись точно так же прямо, как и он сам. В голове у Ноа тотчас же всплыло слово «нахальная».

— Также, думаю, предполагается, что джентльмен не станет подслушивать то, что, совершенно очевидно, является приватным разговором. Так много того, что считается правильным, а что — нет.

«Дерзкая» было другое слово, которое он, несомненно, использовал бы для её описания. Он смотрел, как она шагнула, чтобы пройти мимо надменно вздёрнув подбородок, отвергая его и будто говоря, что потратила на него уже достаточно своего времени. Прежде чем он смог обдумать свои действия, Ноа обнаружил, что шагнул на тропинку, загораживая ей дорогу. Фактически она почти столкнулась с ним.

Леди Августа с яростью воззрилась на него:

— Будьте так любезны позволить мне пройти, сэр. Я не расположена принимать участие в ваших детских забавах.

Её голос, исполненный презрения, вызвал в нем странное чувство удовлетворения. Это напомнило Ноа кое-кого ещё, кто делал то же самое по отношению к нему не так давно. Джулия. Он обнаружил, что впервые в своей жизни смотрит на женщину со злобой.

— Знаете, его светлость, возможно, и не был заинтересован в том, что вы предлагаете, но меня можно уговорить.

Ноа воспитывали в уважении к женщинам, учили его заботиться о них. Даже сейчас перед ним возник образ матери — герцогини — стоящей позади него, наблюдающей и качающей головой в совершеннейшем разочаровании.

Глядя на него, леди Августа моргнула. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что на самом деле скрывалось за его едва завуалированными словами. Она изумлённо уставилась на него, её рот приоткрылся — что казалось бы непривлекательным у любой другой женщины, но ей это придавало странно соблазнительный вид. Он почувствовал, как внутри него что-то напряглось, и заставил себя отвести взгляд от её рта, сосредоточившись вместо этого на её прищуренных глазах.

— Прошу прощении, сэр.

Ноа не мог справиться с собой. Он шагнул вперёд и, прежде чем она смогла что-либо сделать, прижал её к себе так, что их тела слились, и сокрушил её губы в поцелуе.

Он почувствовал, как она тотчас же напряглась и начала сопротивляться, пытаясь освободиться, но она была слабой, а он слишком крепко её держал. Её губы были тёплыми и мягкими, также как и всё её тело, кроме упругой груди, прижатой к его телу. Он воспользовался удобным случаем, чтобы притянуть её ещё ближе к себе, обхватив её попку, что вызвало всплеск яростной борьбы со стороны Августы. Наконец ей удалось освободить губы, что оказалось её грубейшей ошибкой. Ибо когда она, без сомнения, приготовилась осудить вслух действия Ноа, он воспользовался возможностью углубить поцелуй. И он сделал это, снова накрыв её губы и скользнув языком вдоль её язычка в самой интимной атаке.