Белая гардения - [32]

Сердце было готово выскочить у меня из груди.

Он подал знак рикше, и они двинулись по улице. У самого поворота Дмитрий обернулся и помахал мне рукой.

— Так, значит, в следующую среду! — прокричал он.

Мое тело покрылось гусиной кожей. Мне стало так жарко, что показалось, будто я вот-вот расплавлюсь. Оглянувшись, я увидела старую служанку, которая тощей рукой придерживала створку ворот и не сводила с меня глаз. Я бросилась мимо нее, через сад, в дом. Разыгравшиеся чувства китайским оркестром гремели в моем сердце.

4. «Москва — Шанхай»

Зима в Шанхае не была такой суровой, как в Харбине, но она и не была такой красивой. Снег не укутывал дома и улицы белым одеялом. С карнизов не свисали сосульки, искрящиеся, как кристаллы, да и ее приход не был тихим и спокойным. Здесь зима имела другое лицо: бесконечное серое небо, угрюмые, неприветливые люди на грязных дорогах и воздух такой влажный и промозглый, что от каждого вдоха бросало в дрожь и портилось настроение.

Зимний сад имел ужасный вид. Клумбы превратились в островки грязи, на которых могли выжить разве что самые стойкие растения. Ствол гардении я обернула сеткой и утеплила. Остальные деревья стояли голые, мерзли без листьев на ветках и снега у стволов. По ночам, похожие на скелеты, восстающие из могил, они бросали страшные тени на мое окно. Ветер завывал в ветвях, и от него дрожали в рамах оконные стекла и мерцали на потолке отблески лампы. Сколько бессонных часов я провела в постели, плача от тоски по матери, представляя ее голодной и дрожащей от холода!

Но если цветы и другие растения погрузились в зимнюю спячку, мое тело, наоборот, начало расцветать. Сначала я заметила, что у меня стали длиннее ноги. Теперь, лежа в кровати, я почти касалась ими спинки, противоположной от изголовья. Значит, думалось мне, я буду такой же высокой, как и мои родители. Талия у меня сделалась тоньше, а бедра шире; детские веснушки начали сходить, кожа приобрела молочно-белый оттенок. Потом, к моей радости, у меня начала расти грудь. Я с интересом наблюдала, как она наливалась, словно два весенних бутона, начиная рельефно выступать под свитером. Волосы остались светло-рыжими, но брови и ресницы потемнели, голос звучал теперь более женственно. Кажется, единственным, что, кроме волос, осталось во мне неизменным, были голубые глаза. Все эти перемены происходили так быстро-, что я волей-неволей начала думать, что в прошлом году мое развитие было чем-то приостановлено, как течение речки, поперек которой упало дерево. Но в Шанхае случилось нечто такое, что смело преграду и освободило дорогу для удивительного преображения.

Я проводила часы, сидя на краешке ванны и изучая в зеркале свое новое тело. Изменения, происходившие со мной, и радовали, и печалили. Каждый этап превращения в женщину делал меня ближе к Дмитрию, но я переставала быть тем ребенком, которого помнила мать. Той девочкой, которой она пела песню про грибы и на пухлой ручке которой остались синяки, когда мать сильно стискивала ее, не желая расставаться с дочерью. «Узнает ли мама меня теперь?» — думала я.

Дмитрий сдержал слово и стал приезжать ко мне каждую среду. В танцевальном зале мы отодвинули диваны и кресла к стене и упросили Сергея научить нас танцевать. Как и думал Дмитрий, Сергей настаивал на венском вальсе. Под строгими взорами портретов на стенах зала мы с Дмитрием доводили до совершенства повороты и скольжение. Сергей оказался очень суровым учителем; он то и дело останавливал нас, демонстрируя, как правильно нужно передвигаться, держать голову. Но все равно я была счастлива. Какая разница, какой мы разучиваем танец или под какую музыку танцуем, если я нахожусь рядом с Дмитрием? Каждую неделю на те несколько часов, которые я проводила с ним, я забывала о печалях. Поначалу мне казалось, что Дмитрий приезжал только из чувства жалости ко мне или потому, что Сергей втайне от меня просил его об этом. Я очень внимательно следила за выражением лица молодого человека и его поведением, пытаясь найти хоть какие-то признаки, указывающие на то, что и он получает от этих уроков удовольствие. И находила их! Он ни разу не опоздал и, похоже, искренне расстраивался, когда наши занятия подходили к концу. В зале он задерживался несколько дольше, чем это требовалось, чтобы забрать пальто и зонтик. Часто я замечала, что Дмитрий, думая, что я не смотрю на него, наблюдал за мной. Иногда я быстро поворачивалась, и тогда он отводил взгляд, делая вид, что его интересует что-то совершенно другое.

Когда из-под земли показались первые нарциссы и в сад стали возвращаться птицы, у меня наконец случились первые месячные. Я стала женщиной. Я обратилась к Любе, чтобы она спросила у Сергея разрешения поехать в клуб «Москва — Шанхай». Ответ был написан на серебряной карточке с прикрепленной к ней веточкой жасмина: «Не раньше, чем тебе исполнится пятнадцать. Тебе еще надо научиться быть женщиной».

Затем Сергей пообещал научить нас с Дмитрием танцевать болеро. Мне же хотелось танцевать танго, о болеро я никогда не слышала, поэтому расстроилась.

— Что ты, этот танец еще более символичный, — заверил меня Дмитрий. — Сергей и Марина танцевали болеро на своей свадьбе. Он бы не стал учить нас, если бы думал, что мы не готовы для этого.