Белая гардения - [168]
Иван передал мне Лили, и мы заняли очередь за несколькими иностранцами, прилетевшими одним рейсом с нами. Муж достал из кармана куртки паспорта и раскрыл их на странице, где была указана наша новая фамилия — Никхем.
«Не отрицайте, что вы выходцы из русских семей, если вас об этом спросят, — поучал нас генерал, — но и не афишируйте это».
«Да уж, Никхем намного проще произнести, чем На-хи-мов-ски, — засмеялся работник австралийского загса, когда мы подавали заявку на смену фамилии. — Многие „новые австралийцы“ меняют фамилии — так намного проще. Лиллиана Никхем. Я уверен, что она станет актрисой».
Мы не стали ему объяснять, что переиначили фамилию на английский манер для того, чтобы в советском посольстве у нас не возникло проблем с визами.
«Аня, сталинские гонения на потомков российской знати закончились, а вы с Иваном граждане Австралии, — говорил генерал, — но, привлекая к себе внимание, вы можете подставить под удар мать. Даже при Брежневе, признав, что у тебя есть родственники за границей, можно угодить в психушку, где из тебя начнут выбивать западнические идеи».
— Нет! Нет! — принялся спорить с сидевшей в стеклянной будке таможенницей в роговых очках какой-то немец. Женщина показывала ему что-то на его письменном приглашении, но каждый раз, когда она просовывала лист под стеклом, тот отпихивал его обратно. После нескольких минут пререканий она устало махнула рукой и пропустила его. Подошла наша очередь.
Таможенница внимательно изучила каждую страницу наших документов. Фотографии в паспортах вызвали у нее недовольство, она нахмурилась и уставилась на Ивана, разглядывая шрам на его лице. Я покрепче прижала к себе Лили: ощущение ее тепла меня успокаивало. Я изо всех сил старалась не опускать глаза — генерал говорил, что это будет воспринято как признак того, что мы что-то скрываем, — и делала вид, будто рассматриваю советские флаги, занимавшие всю стену позади стеклянной будки. Про себя я молилась, чтобы генерал оказался прав, когда советовал нам не выдавать себя за граждан Советского Союза. Он говорил, что не смог бы достать нам советские паспорта даже с помощью Вишневского, а если бы и смог, то после вопросов, которые начали бы задавать нам, сразу бы выяснилось, что мы не коренные москвичи.
Таможенница подняла паспорт и принялась переводить взгляд с фотографии на Ивана и обратно, как будто пыталась заставить его нервничать. Мы не могли скрыть славянский разрез глаз и типичный для русских овал лица, но ведь некоторые иностранные корреспонденты в Советском Союзе были потомками русских иммигрантов. Что в нас было такого необычного? Тем не менее женщина нахмурилась еще больше и позвала коллегу, чистенького молодого человека, который перебирал какие-то бумаги за ее спиной. У меня перед глазами поплыли круги. Неужели мы не сможем преодолеть первую же преграду?
Молодой таможенник спросил Ивана, является ли Никхем настоящей фамилий и по какому адресу мы собираемся проживать в Москве. Вопрос был задан по-русски, и это была ловушка, но Иван оказался на высоте.
— Разумеется, — ответил он по-русски и назвал адрес гостиницы, в которой мы должны были остановиться. Я поняла, что генерал был прав. По сравнению со скрипучим голосом, которым по громкой связи давались указания пассажирам во время полета, Иван разговаривал на том благозвучном русском языке досоветских времен, которого не слышали в России вот уже пятьдесят лет. Он разговаривал так, как мог бы разговаривать англичанин, читающий Шекспира, или иностранец, который изучал русский язык по старым самоучителям.
Молодой таможенник недовольно придвинул к себе коробку с чернильной подушечкой, стоявшей на столе его коллеги, и после пулеметной очереди ударов штампом вернул моему мужу документы. Иван спокойно положил их в бумажник и поблагодарил офицера. Но когда я проходила мимо таможенни-цы, она задала мне еще один вопрос:
— Если вы едете из теплой страны зимой, зачем везете с собой такого маленького ребенка? Вы что, хотите, чтобы ваша дочь умерла от холода?
В окне такси была трещина, я закрыла ее рукой, чтобы холодный ветер, со свистом влетающий в салон, не дул на Лили. Последний раз мне довелось видеть машину в столь плачевном состоянии, когда Виталий купил свой первый «остин». Твердые сиденья, казалось, были сделаны из дерева, а приборная доска представляла собой мешанину из обмотанных изолентой проводов и дребезжащих винтов. Когда надо было повернуть, водитель открывал окно и высовывал на мороз руку, хотя чаще всего не делал и этого.
На выезде из аэропорта была пробка. Иван натянул на Лили теплый платок, чтобы она не дышала выхлопными газами. Водитель полез в карман и вдруг выскочил из машины. Я увидела, что он устанавливает на место дворники. Потом он прыгнул обратно на свое место и, закрыв дверь, пояснил:
— Совсем забыл, что снимал их.
Я посмотрела на Ивана, но муж лишь пожал плечами. Оставалось предположить, что таксист снимал дворники, чтобы их не украли.
В окно машины постучал человек в военной форме и велел водителю прижаться к обочине. Я обратила внимание, что остальные машины тоже отъезжают к краю дороги. Мимо нас пролетел мрачный, как катафалк, черный лимузин со шторками на окнах. Только после этого другие автомобили двинулись по дороге вслед за ним. Нам с Иваном на ум пришло одно и то же слово, которое мы не решились произнести вслух: номенклатура, партийная верхушка.
