Белая дыра - [12]
— До лесу-то далеко, — объяснил он, застеснявшись, — а я страсть как люблю грибы собирать. Бывало, выйдешь поутру в посадки, а там этих маслят больше, чем комаров. И все молоденькие, тверденькие, сопливенькие. Да нынче год выдался неурожайный. Только здесь и встретишь грибочки. Бабка моя брезгует их есть. Поглядите на нее — прынцесса Диана. Того не понимает, что по костям ходим, на костях живем. Вся земля — одно кладбище. А покойнички на меня не обижаются. С чего им на меня обижаться? Все мои товарищи здеся лежат, меня дожидаются. Вот там Зайцев Афанасий, Оглоблей звали. Возле его могилки завсегда белые грибочки растут. Мы с ним за одной девкой ухаживали. Да вот и она лежит. Именем Матрена. Огонь-девка, всей Новостаровке голову кружила, веретено. А растут возле нее только коровники. Почему так? Не знаю. Бабка моя стращает: и не стыдно тебе к покойникам по грибы ходить? Того, дура, не понимает, что я себя уже давно в покойниках числю. А ты здесь кого ищешь? Или так — природой любуешься?
— Шайкиных.
— Шайкиных? Не припомню. Вроде бы все могилки наизусть знаю. Погоди-ка… Шайкины, Шайкины… В Неждановке Шайкины жили, — дед ткнул своей оструганной палочкой куда-то в неопределенность и пояснил: — деревушка такая лесная. Да уж и не знаю, стоит ли еще. Говорят, и дорога осиной поросла. Раньше столбы туда вели, гудели. Потом провода с них сняли. По всему району столбы без проводов стоят. Нашлась умная душа — неждановские столбы поспиливала. Столбы-то сосновые, ровные, как спички. Шайкины, Шайкины… А может быть, и Шашкины. Уж не тот ли это учитель, что жену свою топором зарубил?
Старик окончательно заблудился в прошлом.
— Постой-ка. Да то вроде и не учитель был, а ссыльный. Учитель как бы не школу сжег? Да-а-а… Вот так живет человек, живет, а как помрет — вроде бы и не жил. Вроде его и не было, а так — один звук пустой. Вот, скажем, стоит могилка безымянная, а я уж и не помню, кто в ней лежит. Может быть, и Шайкин.
На кладбище Прокл заглянул мимоходом, по пути в заготзерно, откуда в райцентр должен был выехать молоковоз. От райцентра в город автобусы ходили чаще. Почти каждый день.
— Я бы тебя взял, — сказал водитель, интеллигентно сморкаясь в кепку, — только у меня уже пассажир есть. Бухгалтера в райцентр везу.
— А вдвоем не поместимся? — спросил Шайкин.
Водитель, чертами лица похожий на белого негра, посмотрел на него как на недоумка и неудержимо расхохотался.
— Ты что нашу Феклу Абдрашитовну не видел? Во, — раскинул он руки, — бедра шире коромысла. Не баба — Илья Муромец. Только что борода не растет. Я сам не знаю, как в кабину влезаю. Всю дорогу на одной половинке сижу и дверцу открытой держу. Того и гляди — на повороте вылетишь.
Водитель внимательно осмотрел габариты Прокла, почесал щетину на щеке и сказал, отвернувшись, задумчиво:
— Разве что в бочке…
— Там же молоко, — удивился Прокл, читая гордую надпись на его спине: «Просьба ноги не вытирать!»
— Молоко, — с сарказмом произнес водитель, — молоком там давно не пахло. От ферм одни бетонные ребра остались. Я уже года два, как корова мычит, не слышал. Прыгай, пока Фекла Абдрашитовна не видит.
— Да как-то того…
— Прыгай, прыгай. Дело привычное. Глухо, как в танке. Мы со свояком зайца частенько гоняем. Он из люка, гляди, по пояс высунется с ружьем, я — по газам — и по пашне, и по пашне. Причем ночью. И хоть бы синяк или, скажем, шишка. Правда, было дело, тряхнуло — он меня чуть не пристрелил. Видишь заплатка наварена на кабине? Так что не сомневайся — прыгай в бочку. Довезем с ветерком и скиснуть не успеешь.
— Сколько с меня?
— А сколько не жалко. Прыгай.
Никогда еще Прокл не ездил в цистерне молоковоза.
Темно. Гулко. Жестко. Пахнет железом и соляркой. А молоком действительно не пахнет.
Чтобы пассажир не задохнулся раньше времени, водитель оставил маленькую щель между люком и крышкой. В этот зазор с печальным, морозящим душу свистом врывался ветер. Жутко быть замурованным в гулкое железо. Страх замкнутого пространства, ожидание неизбежной аварии тревожат и томят. По местным дорогам и в автобусе трясет дай боже, а что говорить про цистерну. Болтается Прокл, как камешек в погремушке, и гулко матерится на особенно выдающихся неровностях.
Однако человек, особенно человек уставший от впечатлений, ко всему привыкает быстро. Положил Шайкин на рюкзак «Философские письма», а на них собственную голову, растопырил руки-ноги и, стиснув зубы, стал ждать конца пути.
А между тем до конца пути было еще далеко. Молоковоз, взревев танком, вполз на грейдер, высокий как китайская стена. И то-то бы удивился Прокл, увидев на указателе вместо Новостаровки Старонововку. Но из темного чрева цистерны ничего нельзя разглядеть.
Проснулся Прокл от тишины и холода. Тишина была особая, высасывающая душу. Сначала он подумал: ослеп, и сильно перепугался. Потом ему представилось, что его погребли заживо. Мысль эта не успокоила. Попытавшись встать, Прокл сильно ударился головой о железо, и полуоглушенный, разъяренный от боли, стал лихорадочно обшаривать руками тесное пространство. Еще немного и он бы сошел с ума, но тут под руки попалась книга. Шероховатая обложка напомнила ему события, предшествующие ужасному пробуждению. Он с облегчением вздохнул и вежливо постучал костяшками пальцев в гулкий бок цистерны. Не дождавшись ответа, замурованный в молоковозе забарабанил по железу что было сил ногами.
Главный герой повести — человек не только без имени, но и без фамилии, без прошлого. Бомж, потерявший память, путающий реальность и сон, утративший дом, семью, имя — но не талант. Судьба приводит его в дом профессионального художника Мирофана Удищева, наделенного всем, кроме таланта и совести. В чем смысл жизни — в безоглядном окрыляющем творчестве, не приносящем никакого дохода, или таком же безоглядном стремлении к наживе — любой ценой, даже ценой эксплуатации чужого таланта? Время или люди виноваты в торжестве бездарности и подлости, окружающем нас? Такие вопросы ставит Николай Веревочкин в своем произведении.История, рассказанная автором, грустна, жестока, но … вполне реальна в наши дни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сказочная повесть. Цивилизация губит природу. Бесчинствуют браконьеры. Может быть, природу спасет искусство? Наивно, но ведь это сказка. Художник Мамонтов превращается в лешего и объявляет городу войну: охота на охотников круглый год без лицензии, за каждое срубленное дерево — сожженный автомобиль. «Если человек из города приезжает в лес и убивает животных, почему бы лешему не спуститься в город, чтобы поохотиться на автомобили?.. В городе действует подполье леших. Охотятся загоном».
Роман Николая Веревочкина, изображающий историю целинного городка от его создания в 60-70-ые годы и до разрухи 90-х насыщен конкретными узнаваемыми деталями времени. В то же время роман, как и все творчество Николая, в хорошем смысле этого слова философский. Более того, он является мифотворческим. Построенный на месте затопленной северо-казахстанской деревни Ильинки, Степноморск, как неоднократно подчеркивается в тексте, являлся не просто райцентром, но и «центром рая», вобравшим все лучшее от города и деревни — музыкальная школа, самодеятельный театр, авиация и роща вместо центральной площади, рыбалка, грибы, короче говоря, гармония природы и цивилизации.
Весной 2017-го Дмитрий Волошин пробежал 230 км в пустыне Сахара в ходе экстремального марафона Marathon Des Sables. Впечатления от подготовки, пустыни и атмосферы соревнования, он перенес на бумагу. Как оказалось, пустыня – прекрасный способ переосмыслить накопленный жизненный опыт. В этой книге вы узнаете, как пробежать 230 км в пустыне Сахара, чем можно рассмешить бедуинов, какой вкус у последнего глотка воды, могут ли носки стоять, почему нельзя есть жуков и какими стежками лучше зашивать мозоль.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.