Белая береза - [181]

XIV

В сумерках, как только затих грохот артиллерии, осторожно вышла на поля легкая метелица. Ей надо было трудиться всю ночь, чтобы уничтожить следы жестоких боев на подмосковной земле: похоронить в сугробах трупы и разбросанное, разбитое оружие, замести воронки от снарядов и лужи крови, хотя бы легонько запорошить снежком сгоревшие танки и пепелища в деревнях… И метелица, тихонько жалуясь на свою судьбу, неохотно принялась за скорбное дело.

Лена остановилась около большого каменного дома в старинном парке. Здесь находился командный пункт батальона Шаракшанэ и пункт первой медицинской помощи. Лене нужно было дождаться подруг, чтобы всем вместе идти в санвзвод, стоявший в деревне Талица. Лена привязала собак у куста желтой акации. Собаки жалобно повизгивали, поджимали хвосты, горбились, приседали, спасаясь от жгучей поземки. Лена стала ласково трепать их за уши.

— И шубы не греют? Ну, ну, не скулите!

На низенькое крыльцо вышел Юргин.

— Лена, ты куда?

…Девятнадцать дней прошло после их первой встречи у Барсушни. Это очень малый срок в мирной жизни и очень большой — на войне: Юргину и Лене уже казалось, что их знакомство произошло давным-давно.

За дни отступления из Козлова Матвей Юргин видел Лену много раз, но чаще всего — мельком, случайно: то в бою, то на коротком привале, то в пути… Лишь раза три и пришлось поговорить наедине. Но, как назло, находясь во власти своего нежданно-негаданного счастья, Юргин всегда начинал разговор в необычной для себя шутливой форме, а потом, как ни старался, не мог уловить момент, чтобы заговорить серьезно… "Ей-богу, вроде дурачка стал, — внутренне бранил себя Юргин. — И чего болтаю? Ладно еще, что не смеюсь без всякой причины!" И Юргин иногда втайне побаивался, что это не доведет его до добра: того и гляди Лена сочтет его за пустобая, у которого не было и нет ничего серьезного на уме. Но пустые, никчемные разговоры приходилось вести иногда и не по своей воле. Лена всегда была оживленна и весела, когда он говорил о пустяках, но стоило ему замолчать перед тем, как сменить тон и заговорить серьезно, она мгновенно становилась сдержанной и торопилась уйти. Это пугало Юргина. "Почему она боится, что я заговорю о чем-нибудь серьезном? — размышлял он. — В чем дело? Не нравлюсь?"

И только вчера, в поселке Снегири, произошло то, что было неизбежным, и произошло так просто, как они и не ожидали…

Они встретились после боя, на вечерней заре, в развалинах каменного здания, где Лена искала раненых. Отослав куда-то связного, Юргин бегом, прыгая по грудам кирпичей, бросился в развалины, — это был четвертый случай, когда можно было поговорить наедине. "Ну, как говорится, до четырех раз, — с надеждой подумал Юргин. — Значит, теперь решающий…" Увидев Лену, он так и замер на месте: на щеках у девушки ярко выделялись белые пятна.

— Лена, да ты же обморозилась!

— А где? Где? — испуганно воскликнула Лена. — Щеки теплые… Нос? Да?

— Вот именно — щеки!

Лена сопротивлялась и уверяла, что сама примет необходимые меры, но Юргин, понимая, что действовать надо немедленно, прижимал Лену к себе и крепко растирал снегом ее щеки. И когда лицо ее разгорелось, будто от огня, он вдруг неожиданно решил, что наступила долгожданная минута. Заметив перемену во взгляде Юргина, Лена не выдержала и тревожно предупредила:

— Нет, нет! Молчи!

— Тогда и ты молчи! — сказал Юргин и, вновь прижав Лену к себе, поцеловал в пылающие губы…

…Юргин привел Лену в маленькую комнату на нижнем этаже, где собирался провести ночь. Половина комнатки была завалена сухой ржаной соломой; ближе к двери стояли тумбочка и два табурета, какие можно видеть обычно в общежитиях.

— Разденься, — предложил Юргин.

Лена расстегнула полушубок, но вдруг вспомнила, что она в стеганых ватных брюках, над которыми при случае смеются все девушки, и решительно возразила:

— Нет, здесь холодно. Да и зачем? Мне скоро надо идти…

— Разденься, — попросил Юргин.

— Ой, ну зачем?

— Сейчас мы будем ужинать.

— Ужинать? Нет, мы в Талице…

— Поужинаешь здесь, а потом там.

— Подряд два раза?

— Это совсем не плохо на войне!

— А знаешь что, Матвей? — спросила Лена. — Пожалуй, и верно. Я так сегодня проголодалась! — она засмеялась и сбросила полушубок. — Ох, и дуреха я, а? И все у меня вот так!

Молоденький боец, вестовой Юргина, принес котелок подогретого на плите мясного супа с вермишелью, выложил из вещевого мешка на тумбочку кусок ржаного хлеба. Сообразив, что ему лучше уйти на время, спросил:

— Не забудете, товарищ гвардий лейтенант?

— О собрании? Нет, я помню.

— Какое у вас собрание? — поинтересовалась Лена.

— Партийное. В семь ноль-ноль.

— А у нас комсомольского еще не было после того, как ушли из Козлова. Да и когда ему быть? Хоть бы денек отдыха… Ой, с вермишелью, да?

— Любишь?

— Самый любимый суп. Бывало, мама… — Лена запнулась, вздохнула и села на табурет. — Мама, мама! — прошептала она и сокрушенно покачала головой. — Она и не знает, что я так близко от нее, и значит — очень далеко до нашей встречи! Ты знаешь, Матвей, она почему-то часто плачет. Отчего это, а?

— Значит, твоя мать умная и душевная женщина, — ответил Юргин. — У каждого солдата ложка с собой, конечно? Доставай и действуй. Бери хлеб.