Белая береза - [178]

Иван Умрихин сразу заметил, что гвардии майора Озерова очень взволновало посещение штаба дивизии. Острое солдатское чутье помогло Умрихину понять, что происходит в душе командира полка. Перед деревней Талица, соскочив с облучка и поддерживая на выбоинах санки, он сделал попытку затеять разговор с Озеровым.

— Тьфу, вот дорога! — проворчал он. — Вроде бабьей.

Озеров отвернул воротник тулупа.

— Как это — бабьей?

— А очень просто, товарищ гвардии майор, — ответил Умрихин, продолжая шагать рядом с санками и держась за них рукой. — Получил у нас во взводе один солдат — Голубцов по фамилии, может, знаете?… — получил он от сына письмо. Семья-то его живет поблизости от Ульяновска, у самой, сказывает, Волги. А тому сыну годов тринадцать, и остался он в семье вроде за хозяина. И вот пишет он отцу про разные колхозные дела, а больше всего ругает женщин. "Дорогой папаша, совершенно невозможно, — пишет этот Васька, — совладать с нашими бабами. Езды много, надо возить то хлеб, то мясо для армии, а они попортили все дороги. Мужик, он завсегда усмотрит, где надо поддержать сани, чтобы они не делали раскаты, а бабы этого, дорогой папаша, не понимают: закутаются в шали и сидят на санях или идут позади, а за дорогой не смотрят. По этой самой причине все дороги у нас теперь так разбиты, что ездить одна маята и себе и коню. И никакая метель не может заровнять эти бабьи дороги!" Вот я и вспомнил, товарищ гвардии майор, про этого Ваську Голубцова, который, может, мучается сейчас где-нибудь на "бабьей дороге"…

Озеров ясно представил себе разбитую, ухабистую тыловую дорогу с медленно ползущим по ней обозом, увидел запорошенных снегом, обмороженных женщин, стоящих вокруг разбитых саней и сваленных в кювет мешков с зерном, увидел даже Ваську Голубцова: задиристый парнишка в полушубке с отцовского плеча, едва вылезая из сугроба, подходил к нерасторопным женщинам и сердито кричал, потрясая кнутом…

— Садись! — вдруг скомандовал Озеров. — Троган!

У дома, занятого штабом полка, Озеров, не вылезая из санок, отдал распоряжения капитану Смольянинову и велел ехать дальше полной рысью.

В Садки Озеров приехал в том обычном состоянии, в каком всегда готовился к бою, только, может быть, с более горячим взглядом. На своем наблюдательном пункте в заброшенной церкви он выслушал рапорт Шаракшанэ, поговорил по телефону с комбатами Журавским и Головко, начальником артиллерии полка и командиром роты связи, представителями танкового полка и отдельного противотанкового артдивизиона. Быстро ознакомясь с боевой обстановкой, Озеров убедился, что необходимо срочно внести некоторые коррективы в приказ штаба о занятии полком обороны на новом рубеже. Он тут же присел на какой-то ящик и, вытащив планшет, начал торопливо делать пометки на своей карте. Но в это время начался бой.

Очень досадуя, что не удалось вовремя доделать начатое дело, Озеров выскочил из церкви. Наши пушки торопливо вели огонь по всей западной окраине деревни. В широкой низине, между Садками и Ленино, уже горел немецкий танк, — черный дым, гонимый ветром, вился по земле волнистой конской гривой. От церкви плохо было видно, что происходит за парком, на линии железной дороги, и поэтому Озеров решил пройти к соседнему дому, но не успел он сделать и десяти шагов от церковной ограды — впереди с оглушительным треском рванул мерзлую землю тяжелый немецкий снаряд.

Озеров разом опрокинулся навзничь.

Очнулся он в своих санках, стоявших у большого каменного дома в глубине парка. Озерова ошеломило, что он не идет к соседнему с церковью дому, куда надо было идти, а почему-то лежит на тулупе в санках, и вокруг него толкутся разные люди с испуганными лицами и беззвучно, точно в немом кино, шевелят губами. Озеров сделал усилие подняться, но несколько рук, быстро протянутых с разных сторон, удержали его на месте…

XII

Через несколько минут в Садки приехал комиссар полка Брянцев, весь в снегу, продрогший до костей, почерневший от мороза. Мрачный Шаракшанэ, не зная, как сообщить комиссару о несчастье, положил перед ним планшет и карту Озерова. Лицо Брянцева перекосилось от испуга.

— Ранен? Как ранен? Куда?

— Ран не нашли…

— Контузия? Тяжелая?

— Увезли без сознания.

Осмотрев карту Озерова и увидав на ней торопливые пометки, Брянцев продолжал расспросы:

— Что он делал до боя?

— Сидел над картой, думал…

— Что-нибудь говорил?

— Сказал, что закрепились еще плохо.

— А что именно сказал?

— Ничего конкретного.

Все утро Брянцев провел в разных тыловых подразделениях полка, размещая их в новых пунктах, а затем, точно чуя беду, быстро направился в Садки. Ехал он сюда лесной дорогой, минуя штаб полка, и поэтому не встретил контуженного Озерова на Волоколамском шоссе.

Две недели назад, приехав в полк Озерова, комиссар Брянцев твердо решил избавиться от главного своего порока — горячности в бою. Не без труда, но он все же добился своей цели. Старые друзья, с которыми Брянцев отступал от границы, немало подивились бы теперь, увидев его в боевой обстановке. Правда, и теперь еще были случаи, когда Брянцев, находясь на НП, вдруг беспричинно сбрасывал полушубок и шапку, порываясь, видимо, рвануться в бой, к солдатам, и начинал отдавать приказы резко, крикливо, чужим голосом. На его смуглом, худощавом лице в эти минуты особенно выделялись скулы и мясистые губы, а под сдвинутыми густыми черными бровями ослепительно сверкали зрачки. Но такое случалось очень редко. Обычно же Брянцев держался теперь в бою ровно и в меру напряженно.