Бегущая зебра - [22]

— Хочу холодного шампанского, — сказала Юля, заглянув в холодильник, когда Вальтро вынимала оттуда снедь.

— Ни в коем случае, — ответила Вальтро. — Ты перенесла сотрясение мозга, тяжелое, у тебя может быть тошнота и провалы в памяти.

— У меня уже есть провал в памяти, — усмехнулась Юлия. — Я не помню никакого сотрясения мозга. Я помню, как мы ехали, а потом приехали. А когда я спала, я вспомнила, что в нас кто-то стрелял.

— Никто в нас не стрелял, — сказала Вальтро.

— Нет, стрелял, — упорно повторила Юлия. — Там, на кукурузном поле. Я помню это, а ты — нет. У кого из нас провалы в памяти?

— То, что ты увидела во сне — это не реальность, — возразила Вальтро.

— А где я увидела реальность? — Юлия развела руками. — Где вчерашний день? Ты можешь потрогать его пальцем?

— Потрогай шишку на своем лбу, — усмехнулась Вальтро.

— Ну и что? — Юлия потрогала шишку на лбу. — Это не первая шишка, которую я нахожу на своем лбу после хорошей пьянки. Я до сих пор не могу вспомнить, где потеряла свою целку, — Юлия расхохоталась. — Где тот день и где моя целка, сестричка? — Она наклонилась через плечо Вальтро и выхватила из холодильника шампанское. — Вся жизнь — это провал в памяти, который мы заполняем сегодняшним днем. Так давай заполним его чем-нибудь стоящим, — она подбросила бутылку в руке. — А не тошниловкой по дню вчерашнему.

Вальтро посмотрела на нее озадаченно. В речи Юлии произошло некоторое скрытое изменение, даже слова из нижних уровней языка всплывали в ней почти поэтическими абстракциями, четко формируя принципиально нечеткую мысль.

Юлия выстрелила пробкой в стену и, не уронив ни капли, наполнила бокалы, со вчерашнего дня ожидавшие помывки на кухонном столе.

— Начинать день с шампанского — это жлобство, — сказала Вальтро.

— Мы начинаем день вечером, — рассмеялась Юлия, — и из этой точки можем сами устанавливать правила этикета.

— Нельзя быть одновременно сверху и снизу, — возразила Вальтро.

— Почему это? — удивилась Юлия. — Именно в таком положении мы и находимся, когда стоим в позе 69. На брудершафт, сестричка! — Вальтро молча взяла бокал и выпила до дна.

Они вышли в золотой свет заходящего солнца и устроились на лужайке.

— Когда мне было года четыре или пять, — сказала Юлия, — я увидела двух ангелов в небе. Но когда я рассказала об этом мамочке, мамочка наорала на меня, чтобы я не выдумывала всяких глупостей. А когда я начала настаивать на объяснениях, то схлопотала по морде, поскольку мамочка была то ли пьяной, то ли с бодуна. Тогда я поняла, что есть вещи, которые существуют в небе или во мне, но только для меня. И если не хочешь получать по морде, то не болтай об этом с другими людьми. Лет до восьми или девяти я вообще не мыслила словами, а только образами. И очень быстро. Я не понимала, почему другие люди такие заторможенные, как будто спят. В первом классе я развлекала одноклассников тем, что считывала слова прямо с губ учительницы и проговаривала их раньше, чем она успевала их произнести. Эта учительница быстро отбила мне желание умничать — по губам. Я легко писала левой и правой рукой, слева направо и справа налево, но эта сучка била меня линейкой по рукам, пока не обучила выводить закорючки, держа левую руку за спиной. Я не помню, как и когда научилась читать, однако, у меня никогда не было необходимости читать по слогам — я схватывала смысл всей фразы целиком, не проговаривая ее в уме. Но эта училка заставляла меня бубнить «ма-ма», «па-па», пока я не приучилась читать ее идиотским способом. Постепенно, я научилась и мыслить по-идиотски — как все. Знаешь, зачем я тебе это рассказываю?

— Нет, — ответила Вальтро.

— Чтобы ты перестала заглядывать мне в глаза, как гребаный Гиппократ, — насмешливо сказала Юлия. — Когда я проснулась сегодня, то почувствовала, что мои мозги встали на место. Я снова мыслю, как в детстве — прямо, быстро и четко. Эта гребаная ветка выбила из меня идиотизм, понимаешь?

— Нет, — сказала Вальтро.

— Идиотизм — это слова, — сказала Юлия. — Это паутина слов, в которой мы путаемся и становимся медленными. Мы рождаемся быстрыми, мы можем получить все и сразу. Но идиоты, которые родились прежде, запутывают нас в паутину знаков, которыми они обозначают реальность. Мир — текучий, это мы твердые. Поэтому поток волочит нас по дну, как камни, ударяя о другие камни. Мы могли бы быть текучими, как мир, но каждый из наших идиотов-учителей опутывает нас собственным витком паутины, пока мы не превращаемся в твердый кокон. Я думаю, что смерть — это освобождение из кокона. Но когда мы улетаем, мы улетаем туда, откуда уже нет возврата.

— Без помощи приборов я не могла знать наверняка, — сказала Вальтро, — но по всем внешним признакам, ты была мертва. Однако же вернулась.

— Вот это я и пытаюсь тебе объяснить, — с нажимом сказала Юлия. — При помощи дурацких слов, которые ничего не объясняют. Я выгляжу дурой, когда говорю тебе, что чувствую себя парящей. А ты чувствуешь себя дурой без своих приборов — у тебя нет уверенности, ты не понимаешь, что произошло.

— А ты понимаешь? — спросила Вальтро. — Ты помнишь что-нибудь?

— Ничего я не помню, — ухмыльнулась Юлия. — Никакого белого света, никаких светящихся существ. Но я вернулась почему-то и вернулась парящей. Я знаю это без всякого понимания, потому что уже была такой в детстве, когда еще не начала жить. Я не принесла с собой ничего, чего у меня не было раньше, я потеряла то, что меня связывало. Детство — это когда мы выглядываем из смерти, а не заглядываем в нее. Я понимаю, что несу чушь, сестричка. Но обретение свободы — это потеря связей. Я не могу ничего вспомнить, потому что там — пустота, там не за что уцепиться. А здесь — пустота, заполненная словами, которые цепляют нас. За все надо платить. Я заплатила за выход из кокона — жизнью. А за билет в обратный конец — потерей веса. Я парю, я утратила способность цепляться за слова.