Бегущая в зеркалах - [7]

– Держите, держите этого черножопого! Он стащил кошелек у той нарядной дамочки!

«Дамочкой» оказалась она, а ее кошелек был изъят из-за пазухи парня, удерживаемого под руки двумя полицейскими. Челюсти вора были крепко сжаты, так что на скулах под оливковой кожей ходили желваки, огромные глаза смотрели исподлобья с такой физически осязаемой ненавистью, что Алиса отпрянула, как от удара: на нее никто никогда еще так не смотрел. В участке девушка, боясь взглянуть на обвиняемого, взяла его на поруки и даже уплатила штраф, прежде чем офицер, записавший ее данные, наконец освободил арестованного:

– Ну, пока гуляй, парень. И смотри – больше нам не попадайся. Благодари мадемуазель Грави, а не меня. Будь моя воля, я бы вас всех, чернозадых, на дух к Парижу не подпустил. Весь город загадили.

Алиса и ее протеже опрометью устремились к дверям и уже у выхода на улицу чуть не столкнулись. Парень остановился, пропуская ее вперед, но дверь, как полагается, не придержал – тяжело громыхнув, она захлопнулась, прищемив подол Алисиного платья. Девушка в сердцах рванула тонкий крепдешин и, увидав краем глаза появившуюся вслед за ней на ступенях фигуру, бросила на асфальт кошелек.

– Забирай свою добычу, ворюга проклятый, – крикнула она и быстро зашагала прочь, не обращая внимания на летящие за ней по ветру шелковые обрывки.

Негодование Алисы было так велико, что она не заметила, как оказалась в сквере и, присев на скамейку, попыталась привести в порядок порванную юбку. Ее лицо горело, а дрожащие пальцы не могли отыскать в сумке припрятанную булавку. На деревянное сиденье рядом лег ее кошелек.

– Возьми. Мне не надо. Там все деньги – я не брал, – сказал парень, уже отойдя на пару шагов.

Алиса вскочила, отпрянув от кошелька, как от гремучей змеи, хотела сказать что-то обидное, но не нашлась, резко повернулась и гордо пошла прочь.

Она вновь увидела парня уже на подступах к своему дому. Он выглядывал из-за угла и, заметив, что обнаружен, сжался, напомнив сразу затравленного зверька. Парень держал кошелек в вытянутой руке и не знал, броситься ли ему наутек или все же осмелиться подойти. Его черные глаза смотрели с собачьей преданностью, ловящей малейшее движение хозяина. Сходство было настолько явным, что Алиса чуть не рассмеялась. Но постаралась говорить строго:

– Чего тебе надо, бандит? Прибить меня хочешь? У меня больше ничего нет – гляди! – Она вывернула на асфальт свою сумочку. Зазвенели ключи, разлетелись какие-то бумажки, билетики, и она нагнулась за ними, уже понимая, что никакой он не бандит и тем более не убийца.

– Возьми. – Парень снова протянул ей кошелек и подобранную записку. – Я не вор. Я сделал это первый раз.

– Уж это-то заметно – ловкостью тебе не похвастаться. Вор-неудачник. Фи! – Алиса фыркнула и, не взглянув на протянутые вещи, решительно пошла прочь.

На следующее утро, когда Алиса уже оделась, чтобы уйти на занятия художественной школы, которую настойчиво посещала в течение двух лет, Веруся доложила:

– Тебя там какой-то цыганенок дожидается. Думала уже – вдруг мой внучок-правнучек забытый-потерянный. Нет – за кустами прячется, выйти остерегается, мадемуазель Грави требует.

Алиса спустилась вниз и, осторожно выглянув из-за ограды, увидела своего «грабителя», сидящего на корточках, прислонившись спиной к стволу каштана. Она сразу узнала его. Но только теперь разглядела, что парень был совсем молод и очень красив. Сейчас, когда страх и унижение не искажали его черты, он был похож на восточного принца, вздумавшего принять участие в маскараде. Даже тряпье, заношенное до крайности, выглядело на его литом бронзовом теле изысканно-экстравагантно. Бывшая когда-то голубой рубаха едва прикрывала живот, а в решетчатые дыры на светлом холсте штанин выглядывали отполированные до блеска колени. Рядом с босыми ступнями парня лежал газетный пакет. Голова, упиравшаяся в ствол дерева, была запрокинута, открывая утреннему солнцу и любопытному взгляду Алисы точеное узкое лицо с разлетом прямых бровей, тонким горбатым носом и нежными губами таких редких изящных очертаний, которые Алиса уже год училась переносить на бумагу со скульптур юных греческих богов. Казалось, парень дремал, опершись локтями на колени и прикрыв глаза.

«Вот бы так и нарисовать его! – ахнула в Алисе жадная ко всему необычному художница. – С этими расслабленно упавшими изящными кистями рук, с розоватыми ладонями, с этими густыми черными прядями и загадочными ресницами. Прямо спящий шейх из арабских сказок».

А парень, прокараулив здесь под каштаном всю ночь, и не думал спать. Он боялся пошевельнуться, спугнуть видение: сквозь завесу опущенных ресниц светился тонкий девичий силуэт в дымке чего-то воздушно-белого, с золотым сиянием вьющихся волос и большущей папкой на длинном шнуре, покачивающейся у тонких щиколоток. Волна жасминно-розовых ароматов, плывших из сада под лучами солнца, окутывала эту картину подарочной упаковкой, возвращая Филиппу вкус давно утраченного счастья.

5

Еще пять лет назад он был Азхаром Бонисандром – старшим сыном иранского ученого-правоведа, гибким тринадцатилетним подростком, бесстрашно объезжавшим арабских скакунов на внушительных просторах фамильного поместья под Тегераном.