Беглые планеты - [25]

– Как я мог туда зайти, если эта проклятая дверь заперта?! – рявкнул Толлер. – Я что, похож на духа, который способен просочиться в любую щелку?

Глаза лейтенанта изумленно расширились, но он тут же справился с собой, и лицо его вновь стало невозмутимым.

– Прошу прощения, сэр, я сначала не понял…

– Я послал Габблеронна за инструментом, – перебил его Толлер, устыдившись собственной вспышки. – Проверьте, может, ему надо помочь чем-нибудь: у меня нет желания задерживаться на этом кладбище дольше необходимого.

С этими словами он отвернулся, игнорируя очередной нарочито-четкий салют Корревальта, и зашагал по берегу реки в сторону узкого деревянного мосточка. Издалека мост казался целым и невредимым, но при ближайшем рассмотрении Толлер увидел, что все дерево превратилось в серо-белесую губчатую массу – верный признак того, что весь настил, перила и подпорки изъедены насекомыми-древоточцами. Он вытащил меч и ударил по одной из перилин. Та легко отделилась и рухнула в реку, увлекая за собой часть всей конструкции. Еще полудюжины ударов хватило, чтобы перерубить две основные балки, поддерживающие сооружение, и прогнивший мост с громким всплеском полетел в реку; в воздух поднялись клубы измельченной в порошок древесины и целый рой крылатых насекомых, потревоженных во время исполнения своего природного долга.

– Вы замечательно пообедали, – сказал Толлер, обращаясь к жужжащей туче и личинкам, которые скрывались в рухнувших досках, – а теперь можете напиться вволю.

Эта глупая и никому не нужная выходка, однако, помогла Толлеру отвлечься от сомнений и терзавших его мрачных раздумий, поэтому в деревню он вернулся в сравнительно хорошем расположении духа и подошел к водонапорной станции как раз вовремя – Габблеронн с двумя помощниками, орудуя здоровенными ломами, наконец справились с дверью и сняли ее с петель.

– Отличная работа, – отметил Толлер. – А теперь давайте посмотрим, что за чудеса инженерии кроются внутри этой вышки.

Из курса истории он уже знал, что на Мире отсутствовала металлургическая промышленность и обычные на Верхнем Мире железо, сталь и прочие металлы здесь заменяла древесина бракки. Машины, чьи шестерни и другие подвергаемые нагрузке детали были выточены из черного дерева, выглядели в глазах Толлера громоздкими и очень странными, но тем не менее эти реликты примитивной эры чем-то его привлекали.

Миновав короткий коридор, он очутился в большой сводчатой палате, где были установлены массивные насосы. Сквозь закопченные окна на крыше проникало достаточно света, чтобы разглядеть механизмы – облепленные пылью, но ничуть не пострадавшие и на первый взгляд в рабочем состоянии. Балки и стойки были вытесаны из той же самой мелкозернистой древесины, что и наружная дверь, и этот материал, очевидно, был древоточцам либо не по зубам, либо не по вкусу. Толлер постучал по одной из балок ногтем и искренне поразился ее твердости, а ведь станция простояла без дела целых пятьдесят лет.

– Кажется, это балочное дерево, – объяснил Стинамирт, подходя к Толлеру. – Теперь вы понимаете, почему строители были так к нему неравнодушны?

– А вы откуда знаете, что это за дерево?

Стинамирт вспыхнул:

– Видите ли, сэр, я читал описания в…

– О нет! – Корревальт, который, обходя залу по кругу, открывал по очереди все боковые комнаты, в ужасе мотая головой, отшатнулся от одного из дверных проемов, и Толлер сразу сообразил, что лейтенант увидел нечто страшное. «Вот оно, – сказал себе Толлер, – с тех самых пор, как мы вошли в эту деревню, я знал, что здесь припасена какая-то гадость, но я ничего не хочу видеть!»

Однако он понимал, что избежать личного осмотра находки Корревальта невозможно, иначе среди команды поползут нелестные слухи о слабости командира. Единственное, что Толлер мог сейчас сделать, – чуть оттянуть приближение ужасного момента. Подойдя к панели управления и храповику, он смахнул пыль, притворяясь, будто, бы искусно выточенные части крайне заинтересовали его, а сам тем временем следил за своими людьми. Возглас Корревальта распалил их любопытство, и они по очереди заходили в комнату. Дольше нескольких секунд там никто не задерживался, и какими бы очерствелыми и грубыми ни были эти люди, каждый возвращался в главный зал притихшим и задумчивым.

«Меня там ждут, в этой комнате, – думал Толлер. – И больше тянуть нельзя».

Он выпрямился, бессознательно положив руку на эфес меча, и направился к зияющему проему. Комната напоминала тюремную камеру. Мебели в ней не было никакой, и сквозь высокую покатую крышу пробивались угрюмые солнечные лучи, уродливыми полосами освещая стены, вдоль которых сидело по меньшей мере скелетов двадцать. Судя по ожерельям и керамическим побрякушкам, останки эти принадлежали женщинам.

«Ну что ж, не так все плохо, – подумал Толлер. – В очередной раз доказан жизненный – вернее, смертный – факт: чума косила всех без разбору. Она набрасывалась на женщин с неменьшей яростью, чем на мужчин, а с момента прибытия на эту лишенную всякой радости планету я видел огромное множество…»

И вдруг его мысли прервались, а мозг словно застыл, ибо он заметил нечто такое, что пропустил при первом, поверхностном осмотре. Внутри тазовой кости каждого скелета лежал еще один маленький скелетик – крохотные каркасики из хрупких косточек, – все, что осталось от младенцев, чья жизнь оборвалась, даже не успев начаться. «Да, чума и в самом деле косила всех без разбору». Толлеру хотелось развернуться и опрометью броситься вон из комнаты, но смертельный холод, заморозивший его ум, распространился и на тело, крепкими цепями сковав все конечности. Время растянулось в вечность, каждая секунда равнялась тысячелетию, и он понял, что отныне всю свою оставшуюся жизнь проведет на грани пессимизма и полнейшего отчаяния.